Хрустальный мир

Но наибольшую славу — причем в совершенно разных кругах — принесли писателю три книги, условно относимые к среднему периоду его творчества. Это «Выставка жестокости» (1969), уже упоминавшееся «Крушение» и «Империя солнца» (1984). Последний роман, в котором Баллард описывает свое детство в японском лагере для интернированных во время Второй мировой войны, принес своему автору оглушительный успех: он получил две престижные британские литературные премии, попал в шорт-лист Букера и, главное, послужил литературной основой для очередного блокбастера Стивена Спилберга (сценарий для которого написал, между прочим, не кто иной, как Том Стоппард), что кардинально изменило, многократно ее расширив, аудиторию писателя: отныне Баллард и стал рассматриваться как живой классик. На первый взгляд, своим успехом роман обязан в первую очередь фабуле: столкновение невинного ребенка с воплощенным чужим обществом злом и в самом деле способно затронуть любого, но причины его успеха не так поверхностны, как может показаться. Внешне вполне реалистический, более того, автобиографический роман, повествующий о детстве в кругах азиатского ада, способного поспорить своей жестокостью с адом гитлеровским, не донимая рядового читателя «фантазиями», обрушивал на него весь накопленный писателем в предыдущих книгах потенциал, погружая его в галлюцинаторную атмосферу чудовищно внешнего в своей чудовищности и, что самое страшное, становящегося твоим внутренним пространства. Тот опыт, который в «фантастических» книгах в силу их фантастичности удавалось не отнести на свой счет, здесь властно навязал себя, не давая читателю спасительной лазейки. Да, это одна из самых страшных книг о войне — но не страхом фильма ужасов, а, в первую очередь, страхом, внятным читателю Кафки, страхом, который всегда присутствует внутри тебя; она жестока — но не человеческой, слишком человеческой жестокостью «Раскрашенной птицы» Косинского, а жестокостью представших на телеэкране собственных кошмаров.

Упоминание о телеэкране возникло, конечно же, не случайно. Наверное, здесь не место входить в излишние детали и обсуждать то, чего по-русски мы прочесть пока не можем. Но совершенно обойти молчанием книги, превратившие вполне традиционного писателя-модерниста в радикального предтечу (и классика) постмодернизма, превратившие писателя, как никто углубившегося в сферу психики, в одного из крестных отцов мультимедийного (и почти у нас в стране неизвестного) киберпанка, просто невозможно.

Давно заинтересовавшись непростым сопряжением личностного внутреннего пространства с пространством коммуникативным, публичным пространством, формируемым средствами массовой информации, в середине 60-х годов Баллард приходит к выводу, что внутреннее пространство существует в сложном динамическом взаимоотношении с другими формами реальности. Оно не может быть в конечном счете сведено к биологической или психологической модели; с другой стороны, не может быть рассмотрен без него и окружающий нас мир. И единственным путем к объяснению нашего существования может послужить двойной процесс: технологизация сознания и психоанализ внешнего мира. Баллард вступает в свой экспериментальный период; он начинает исследовать пространство медиа современного технологического общества, используя соответствующий прерывности этой среды нелинейный, фрагментарный стиль письма, напоминающий технику коллажа или знаменитого cut-up Уильяма Берроуза (некоторое представление об этой манере можно составить по «Последнему берегу»). В его произведениях по мере изучения взаимосвязи между глубоко интимными личными фантазиями и публичными образами все большее и большее место занимают персонажи — точнее, образы — из сферы средств массовой коммуникации — эмблематические киноактеры, светские иконы и т. п.

Многие из рассказов той поры можно обнаружить в «Выставке жестокости». В этом коллаже связанных между собой «сжатых повестей» Баллард встраивает историю личного психоза ее главного героя (доктора-психиатра), который последовательно выступает в разных ролях, проходя через целый спектр доступных нам во внутренней жизни возможностей, в чересполосицу наиболее разрушительных событий «общества зрелищ», таких как убийство Джона Кеннеди или смерть Мэрилин Монро. Только обращение к наиболее разрушительным тенденциям современного мира, погружение в саму стихию разрушения и может привнести в него смысл, утверждает автор. Причем обращение это на практике оказывается двусторонним и насильственным, и «хищные вещи века», агрессивные публичные образы, по-троянски навязываемые средствами массовой информации, берут каждого из нас приступом.