Хворь

Выпивка размазывала меня по двору, как нож сливочное масло по корке хлеба. Вскоре рассудок оставил Жорика, он потерял и речь, и равновесие. Пока я пытался прикурить ему сигарету, соседская дворняга запачкала лапами мои ботинки и обслюнявила брюки. Пес был жалкого вида, ободранный, с провалившимися глазами, но его по-кабаньему торчащие клыки всегда наводили на меня ужас.

Мой разум, вслед за разумом Жорика, унесло течением далеких горных рек, за Кавказ или в Карелию – не знаю. Реки были дикими, бурлящими, но не ледяной водой, а кипятком, как в джакузи. Я бился о пороги, голова ныла и плавилась, пока я не смыл не до конца переваренные вареники в унитаз.

Утром Жорик выглядел кисло. Ничего не съел, зато допил портвейн и уехал на такси. Моя задница разрывалась от выпитого. Я бегал от ванной до туалета и обратно. Только и успевал подмываться, как сфинктер возвращал меня обратно на рундук. Ударная порция противодиаррейного подуспокоила мою задницу.

Под подолком кружила целая стая мух, в гости залетели даже осы. Пришлось развесить по комнате шесть липких лент.

Завтракать я не решался – тошнило. Но уже не от несварения или нервяка, а по-похмельному. В полдень, когда желудок заурчал, я сварил немного булгура и сделал тосты с клюквенным джемом.

Вечный зов любви сдернул с меня шорты и словно бил током до самого окончания, после которого я ощутил внизу живота колоссальный социальный груз. Тогда я умылся, накинул мятую рубашку, шорты и пошел по государственному делу – платить дань за коммунальные услуги.

На крыльце Петроэлектросбыта скопилась очередь. Каждое воскресенье это место как бы оживало. Беременная девушка и хамоватый очкарик с портфелем на лямке устроили склоки из-за места в очереди. Двое пенсионеров бранили ушедшего на перерыв консультанта, плавно перейдя в академический спор о морально-этических категориях. Справедливость, честь и все такое.

Передо мной стоял накаченный парень. Он показывал седому отцу фотографию, на которой сидел за рулем спортивного мотоцикла. Затем вопросительно посмотрел на отца. Тот улыбнулся и спросил: «нравится?», на что сын приоткрыл рот и сделался похожим не на тридцатилетнего бугая, а на дошкольника. Я пристально наблюдал за ним, казалось, что он вот-вот потеряет контроль над слюноотделением. Но этого не случилось. Он угрюмо сунулся обратно, в телефон, а я простоял за его взмокшей от пота спиной не меньше получаса.

Предполагалось, что в это воскресенье я напьюсь апероля и буду не вполне осознанно слоняться по кварталу Трастевере, а закат встречу в парке Вилла Боргезе. Буду валяться на траве и зевать, рассматривая похожие на брокколи итальянские сосны. Рядом со мной не будет никого, кроме лебедей и уток, но и они будут заняты своими делами вроде чистки крыльев или кормежки. Под уходящим белым римским солнцем до меня снизойдет блаженное одиночество, которое я встречу с бутылочкой санджовезе и пряными оливками.

Но я повторял старый воскресный маршрут от Двенадцатой линии до вновь раскопанного Малого проспекта. На этой улице находился Психоневрологический диспансер.

Пару лет назад я записался сюда на прием, на электроэнцефалограмму. Сначала перепутал арку, затем и дверь. Так я оказался в стационаре, где никак не мог отыскать регистратуру или очередь из пациентов. На верхнем этаже наткнулся на пятерых девушек, они теснились в ряд на диване. Меня давно ждали в процедурном кабинете, а я опаздывал так сильно, что уже отчаялся. Девушки хором засмеялись, когда я попросил их о помощи. На их смех из кабинета выбежала медсестра и грубо разъяснила мне, что приемное отделение находится в соседнем корпусе.

Всякий раз, когда я проходил мимо диспансера, мне вспоминались эти девушки. Они остались в памяти худыми, с очень красивыми лицами и длинными волосами. Несомненно, они лежали в стационаре и, скорее всего, лечились от анорексии или неврозов. Но тогда никакой болезненности я в их внешности не заметил. Да и можно ли ее заметить?

Вечером в дверь позвонил Жорик, и пьянка продолжилась. Он принес три бутылки красного вина и кальвадос. Мы вспоминали конец прошлого лета, дни обильного яблочного урожая, сподвигнувшие нас приготовить самогон.

Целый день мы срезали кожуру с зеленых яблок, купленных у бабки на авито. Затем четвертовали яблоки, чтобы было проще запихивать их в соковыжималку. Получилось тридцать килограмм ядреного пюре. Мы вывалили его в огромный пластиковый чан. Вскоре пюре забродило и несколько недель я жил возле булькающего, вонючего субстрата. Следил за ним, как за ребенком.

Прошло две недели, Жорик притащил домой самогонный аппарат «Новичок» и мы почти сутки гнали самогон. Собираясь на работу, я споткнулся о голову заснувшего Жорика, он вскочил с дивана со словами «сегодня нужно догнать» и побежал к аппарату. Бойцовского духа в подобных делах ему было не занимать.

Дальше следовала очистка, дубовые щепки, эмульсии, и, наконец, дегустация. Конечный этап перегонки прошел в крайне пьяном состоянии, я волновался за пожар или смертоносную ошибку.