Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности

Самым северным племенным союзом славян были Словене Новгородские. По одному географическому примечанию, введенному в летопись, по всей вероятности, Сильвестром: «Словене же, прешьдъше с Дуная, седоша около озера Илмеря и прозвашася своим именьмь»^{118}. Археологи предполагают, что ильменские славяне пришли с запада, с самого восточного края западнославянского региона

^{119}. Это находит подтверждение в самом их имени — «словене», согласно высказанному выше предположению обозначающему «выселенцев из земли Вене» (западных венедов). Соседние с ними эстонцы (чудь) всех русских называют «вене» (vana). На западе восточные славяне соприкасались со словацкими и польскими племенами (вислянами, мазовшанами и др.). На северо-западе соседями были литовские и латышские племена, а на берегу Финского залива славяне соседили с чудью-эстонцами.

Вся северная граница и граница расселения славян на востоке шла в соприкосновении с различными финно-угорскими народами: корелой, весью, чудью заволочской, мерей, муромой, мещерой и мордвой. Собственно говоря, никакой устойчивой границы не было, была подвижная зона славянской земледельческой колонизации, по следам которой двинулась в дальнейшем русская государственность.

Славянские племена занимали в Восточной Европе примерно 700 000 кв. км. Природа на этой огромной площади была крайне разнообразна и степень ее благоприятствования человеку заметно убывала по мере продвижения на север. Это многовековое движение не было поиском лучших земель и едва ли являлось результатом простого размножения, каких-то демографических взрывов. Здесь действовали, по-видимому, две различных и не связанных друг с другом причины: во-первых, создание социальной напряженности в период полного созревания родо-племенного строя, а во-вторых, усиление натиска кочевников на южные области, заставлявшие население уходить в леса. Первая причина действовала, по всей вероятности, в эпоху балканских походов, но продолжала существовать и тогда, когда пути на юг оказались перекрыты новым пополнением кочевников в степях; оставался только путь в малонаселенные и обширные лесные пространства.

В природном отношении Восточная Европа делится на несколько ландшафтных зон. Всю Русскую равнину по диагонали от Казани и почти до Львова рассекает граница леса и лесостепи. Ширина лесостепной зоны, колыбели славянства, около 300 км. Лесостепное пространство от Карпат до Дона было главной областью формирования предпосылок восточнославянской государственности. Центром этого важнейшего участка лесостепи было Среднее Поднепровье, «Русская земля» в понимании VI–VII вв. н.э. На запад от него лежала Волынь, а на восток — Северская земля. Важнейшие древнерусские княжества сформировались именно здесь, в плодородной, мягкой по климату лесостепной зоне: Киевское, Черниговское, Переяславское, Волынское, Северское, Курское. Граница степной зоны проходила примерно по линии Саратов-Харьков-Кременчуг.

Обширная зона лиственных лесов (с вкраплением боров) шла от лесостепи на север до линии озер Ладожского и Онежского, а на востоке охватывала бассейн Верхней Волги и Оки. В почвенном отношении лесная зона менее благоприятна, чем лесостепная. Среди суглинистых и супесчаных почв лесной зоны выгодно выделялось Суздальское «ополье», черноземный остров в Северо-восточной Руси. За Волгой начиналась не менее обширная таежная зона, простирающаяся до Белого моря. Она была хорошо известна русским людям XI–XII вв., но массовая земледельческая колонизация ее в бассейне Сухоны и Северной Двины началась только после татарского нашествия (может быть, вследствие его). Неравномерность природных условий сказывалась на видах хозяйствования и его уровне.

Несмотря на то что древнерусское земледелие было достаточно документировано письменными источниками (дань нередко взималась «от рала» или «от плуга») и данными славянских языков, историки Киевской Руси долгое время почему-то полагали, что основой славянского и древнерусского хозяйства была охота, а земледелие появилось будто бы лишь тогда, когда оно отразилось в «Русской Правде», т. е. во второй половине XI в. (!), когда Русь уже была покрыта сетью городов, украшенных дворцами, соборами, библиотеками, а поля и нивы назывались «жизнью»^{120}.

Вопрос об истинном облике славянского хозяйства исключительно важен при рассмотрении проблемы возникновения государственности. Норманистов вполне устраивал взгляд на славян как на первобытных звероловов, не знающих земледелия, — все культурные навыки можно было приписать благотворному влиянию варягов, а за всеми славянами закрепить ту характеристику, которую Нестор дал отдаленным предкам своих соседей (заглядывая вглубь веков на сотни лет): «живяху в лесе, якоже всякый зверь».

В советской историографии Б.Д. Греков очень убедительно и весомо выступил против такого вопиющего искажения исторической действительности, посвятив в своей известной книге «Киевская Русь» большой специальный раздел «Место земледелия в хозяйстве древней Руси»^{121}.