Килл крик

Он был прав. Шериф Монтгомери стоял как ни в чем не бывало, но лицо Дэниела уродливо сморщилось, словно морда мопса. Его нижняя губа задрожала. На глазах у Сэма Дэниел начал оседать на землю. По щекам его внезапно заструились потоки слез. Шериф Монтгомери попытался удержать его на ногах, но не справился с весом. В итоге шериф опустился рядом с содрогающейся от рыданий громадой на одно колено.

Уэйнрайт и Мор прекратили свой допрос, все замерли в потрясенном молчании. Они понимали, что стали свидетелями запретного зрелища чужого безумного горя. Даже Мор, похоже, было не по себе перед лицом столь чудовищного страдания.

– Скажите нам, что случилось, – потребовал у Рэди Сэм.

Рэди открыл было рот, собираясь выдать вечное полицейское «не положено», но передумал. Он легко скинул маску полицейского и мгновенно превратился в воспитанного и услужливого деревенского мальчика.

– Его дочь погибла этим утром, – сказал полицейский, и слова его прозвучали шелестом старой, пожелтевшей газетной бумаги.

Новость была как удар под дых, на секунду все застыли.

– Как? – спросила Кейт тонким, жалким голосом.

– Дорожная авария. Девочка возвращалась домой с ночной хэллоуинской вечеринки, водитель другой машины потерял управление и вылетел на соседнюю полосу. Врезался прямо в бок ее машины. По крайней мере, так мы полагаем. Удар убил ее на месте.

Наступила ужасающая ясность. Больше сказать было нечего.

Дэниел выл, из горла его вырывались жуткие звуки. Это были крики пытаемого зверя, понимающего, что спасения для него нет.

«Я в жизни не слышал ничего кошмарнее», – подумал Сэм. Он с трудом поборол желание зажать руками уши.

Мор шагнула к Дэниелу, собираясь обнять его, но замерла на месте, внезапно задумавшись, какое утешение она может ему предложить. Она уронила руки, опустила взгляд, и в нем мелькнуло что-то страшно похожее на стыд.

Себастьян заметил, что Сэм смотрит на него. На подрагивающем лице старика отражались переполняющие его противоречивые чувства. В застывшем взгляде сквозило бессилие, желание провалиться под землю.

Сэму пришлось отвести глаза: их защипало от слез. Он повернулся к дому и, прикусив губу, попытался справиться с эмоциями. Вот он, дом на Кровавом ручье, дом сестер Финч, старое, одряхлевшее чудище, герой детских кошмаров и зловещих россказней. До чего же он омерзителен – выдумка, байка, фальшивка. Они провели ночь в чреве этой мерзости, и ничто из испытанного ими не могло сравниться с тем ужасом, свидетелями которого они стали сейчас.

Кровь стучала у Сэма в ушах, им овладевала ярость. Он хотел уничтожить дом, сжечь дотла. Хотел, чтобы дом страдал так, как страдал Дэниел. Потому что дочь Дэниела умерла не в истории о привидениях. Не в детской страшилке. Она умерла по-настоящему. И нельзя было просто включить свет, чтобы кошмар ушел.

Первая слеза потекла по щеке, и сдержать остальные Сэм не смог. В тени дома сестер Финч он закрыл лицо ладонями и заплакал, не понимая, почему его охватило чувство полной беспомощности.

Скоро он поймет. Спустя несколько месяцев Сэм осознает, что ошибался по двум пунктам.

Это была история о привидениях. С самого начала.

И ему следовало разнести эту мерзость до основания, до последней доски, когда была возможность.

Часть 3

Едва заметная тень

Весна

Даже сейчас, когда я сижу в сотнях миль от того одинокого осколка забытой Америки, я чувствую зов дома. Он является мне в самых мрачных снах, его пустота поглощает меня, его тайны соблазняют меня знанием, не предназначенным ни для кого из смертных. Я не в силах забыть дом. Потому что дом меня не забыл.

Д-р Малкольм Адьюдел, «Фантомы прерии»

Глава 19

Вторник, 18 апреля

Принтер сердито пискнул. Кончилась бумага. Опять.

Сэм не глядя вытянул новую пачку из грозящей обрушиться бумажной башни. Рванул обертку, словно лев, потрошащий добычу. Вытащил из пачки стопку листов в дюйм толщиной и швырнул в приемный лоток. Это действие уже стало рефлекторным. Он совершал его на автомате так часто, что даже не замечал.

Несколько секунд ничего не происходило – принтер настраивался. А потом страницы снова поползли из него, одна за другой, пока дюйм бумажной белизны не превратился в плотную стопку слов.