Киров

Трояк слушал его с каменным выражением лица. Сибиряк был сильным и грубо отесанным человеком, никогда не выражавшим никаких собственных соображений. Мыль о том, что его подчиненные способны проявить расхлябанность не представлялась ему возможным. «Киров» был военным кораблем, а он был главой воинов. Это было все.

— Я думаю, вы меня понимаете, — надавил Карпов.

— Капитан, десантная группа готова к бою и каждый боец готов к исполнению своего долга.

— Благодарю, сержант. Имейте в виду, что я могу нуждаться в вас. Нам предстоят трудные дни и трудный выбор. Кто-то может спасовать перед боем, но вы и я найдем свой путь. Верно? — капитан искоса посмотрел на него, затем морпехи отдали ему честь и он удалился.

Трояк нашел последнюю реплику странной. Вы и я? В какой-то мере его передернуло от мысли, что Карпов считал себя человеком из того же теста, что и морская пехота. Он позволил себе саркастически улыбнуться, а затем вернулся к чистке с смазке своего автомата.

Карпову оставалась последняя остановка. Он проверил все, что имело значение, все свое оружие в надвигающемся сражении. Оставалась только одно. Он обещал Орлову, что решит проблему с Вольским, и встреча в помещении технического обслуживания под предлогом проверки перенастройки ракет была идеальным прикрытием. Пока он был там, он захватил кусачки и несколько навесных замков. Затем, когда он незаметно прошел к лазарету, его сердце вдруг забилось чаще оттого, что он понял, что ему делать. Пришло время перегрызть последний провод…

Он знал, что это был край пропасти. Приказ, который он отдал Мартынову, мог быть отменен и объяснен. Он мог снова стать мышью и уползти через трещину в полу, чтобы оказаться в своей безопасной норке. Или не мог? Что-то изменилось. Он стал чем-то большим, чем-то более темным, и каждый следующий шаг давался ему все легче. Никто не мог убедить его не делать этого, никакая причина, никакой внутренний голос.

Он слышал голоса адмирала и Золкина внутри, когда спокойно вставлял дужку замка в прорезь в запорном механизме люка, блокируя его с внешней стороны. Руки задрожали, но он заставил себя сохранить спокойствие. Замок тихо щелкнул. Он взял кусачки и потянулся к толстому серому кабелю внутренней системы связи, и когда они щелкнули, перерезая провод, что-то словно щелкнуло в его голове. Вольский был последним остатком власти, которую имели те старые люди в темно-синих пальто, той старой системы, оставшейся в Североморске. Однако этот же звук означал и то, что он сломал последнее звено. Дело сделано. Он перегрыз последний провод. Он твердо встал на свой путь, к добру или к беде.

Он глубоко вздохнул и вслушался, но голоса по другую сторону двери продолжали спокойный разговор. Вольский и врач были заперты в лазарете, и капитан пошел прочь, стараясь идти как можно тише и радуясь, что никто из членов экипажа не видел его в этом коридоре.

Вскоре он вернулся на мостик за два часа до конца вахты Орлова. Он поманил начальника оперативной части рукой в инструктажную, закрыв за собой люк, чтобы поговорить наедине. Теснота помещения помогла ему успокоиться, словно он оказался в тихой темной норе.

— Вольский очнулся, — сказал он, тяжело дыша. Он ощутил холодный пот на лбу, даже в холоде мостика. — Доктор сидит с ним, словно наседка, и, похоже, он идет на поправку. У нас не так много времени, Орлов.

— Что вы хотите сказать?

— Вы понимаете, что я хочу сказать. Вольский не был рад узнать, что мы атаковали американцев. Он становится мягок и нерешителен. Он говорил о том, что следует направить корабль в открытый океан. Он не видит открывшейся перед нами возможности.

— Возможно, — сказал Орлов. — Но что делаете вы, товарищ капитан? Вы ведете нас на юг прямо в гущу событий. Если бы мы повернули на восток, мы бы избежали столкновения с американцами.

— Что? Уже спелись с Федоровым? Пытаетесь меня растрогать? А, Орлов?

— Вы меня не так поняли. Мы нанесли им тяжелый урон, и теперь они на нас злы. Вы понимаете, какими будут последствия.

— Теперь говорите как Вольский. — Карпов не был счастлив это слышать. Он сложил руки на груди, а затем погрозил начоперу пальцем. — Подумайте, Орлов. Мелких воров вешают, да? Но крупные уходят, — он имел в виду старую русскую пословицу, значившую примерно «укради три копейки, и тебя повесят, укради пятьдесят и тебя похвалят».