Кью

Мы победили? Откуда же эта горечь у меня во рту? Почему же я, словно бегу от чумы, избегаю взглядов братьев?

«Это будет предупреждением, предупреждением для всех».

Меня коробит от выпадов исступленных. От того, как плюют на побежденных и избивают их до потери сознания. Они больше не враги народа Мюнстера, не те люди, которые притесняли нас веками, они больше не мужчины, женщины, дети, а изуродованные, чудовищные, омерзительные создания. Только их уничтожение позволит нам жить, подтвердит слово Божье об участи, которая нам уготована.

А может быть, это только я постоянно терплю поражение: во все времена, во всех битвах.

Святой Шут из Лейдена обегает эту вереницу, едва касаясь голов тоненькой палочкой. Его подсчеты заканчиваются на маленьком мальчике — взгляд Яна устремляется в небо.

— Почему? Почему тут невинный? — Он с плачем падает на колени. — Он не виновен! Ангел света кружит над ним! — Он бьет себя в грудь, вопит еще громче, рыдает. — Почему?!

Малыш прячет лицо в юбке матери. Она, доведенная до крайнего отчаяния, становится на колени, обнимает его и прижимает к груди, поливая слезами. Потом женщина решительным жестом отстраняет его от себя и собственной смерти и просит:

— Спаси его. Возьми его с собой.

Апостол Матиса поднимается на ноги, теребит бороду и, обращаясь к ангелу, заявляет:

— Отец отделяет зерна от плевел, — затем опускает взгляд на мальчика: — С сегодняшнего дня ты будешь Шеар-Яшуб, «оставшийся, который вернулся» — тот, кто обратился и таким образом избежал кары. Идем.

Он берет его с собой, а ворота уже поглощают исход проклятых.

Буря застилает мне взгляд, подобно самому мрачному знамению.

Карнавал закончился.

Глава 33

Мюнстер, 6 марта 1534 года

Все плохо. Рухер, кузнец, прикованный к большому колесу телеги тяжелыми цепями, возможно выкованными им самим, окружен четырьмя совершенно неожиданными, как и все остальное в эти дни, стражниками. Он ждет.

Жители города вместе с новоприбывшими, число которых растет день за днем, были призваны собраться во втором часу пополудни верховным пророком: рассерженным, разочарованным, опечаленным, озверевшим из-за поведения своих святых подданных.

Рухер, кузнец, этот величайший мерзавец, дерзнул высказать грубые неодобрительные комментарии по поводу выхода из трехдневной медитации, посвященной абсолютной отдаче чувствам и пролившей свет Всевышнего на бренное земное тело Матиса Великого, который принимал важнейшие решения.

«Что за бред, — сказал кузнец, выразив то, о чем многие думали. — По мне, так все здорово: уничтожить собственность, все общее, все-все, что ни есть в наличии, богатство без хозяев — для всех… Конечно же мы и сами думали об этом, и уже давно… Фонд для бедных, все священно, новые правила и законы….. Но на кой хрен назначать семь дьяконов для управления и распределения ресурсов, для решения всех конфликтов или проблем, притом что ни один, ни один из них не был рожден в Мюнстере и даже не жил в нем. Ни один! Все голландцы… Все его ученики и последователи… И какого, спрашивается, рожна, — сказал он, — мы рисковали жизнью ради муниципальных свобод, не хватало только, чтобы наши головы украшали зубцы на крепостной стене, гори оно все огнем… А потом пришел бы кто-нибудь, пусть и великий пророк, просветленный, несомненно, святыми ангелами… Но за каким дьяволом нам все эти голландцы! Его не было здесь, когда мы брали город, чтоб ему провалиться… Приходит тут, моментально сует во все свой нос, командует и ставит своих, чтобы они распоряжались нами, и оказывается, что нас всех снова отымели в зад».

Он арестован. Моментально.

Хуберт Рухер. Кузнец и слесарь. Коренной житель Мюнстера. Баптист. Герой баррикад 9 февраля. Тот, кто ковал снаряды… Кто боролся за освобождение Мюнстера от тирании епископа…

Хуберта Рухера в цепях волокут на рыночную площадь: предатель, нечестивец, который посеял сомнение, высказывался против… Сказал, что Матис молился три дня, чтобы в результате назначить дьяконами самых преданных своих сторонников. Все товары общие, прекрасно: собрать их в больших лавках — по одной на каждый квартал — и распределять нуждающимся, но зачем ставить управлять ими голландцев? Зачем исключать жителей Мюнстера? Бред какой-то, Ян, непростительное свинство. Ты боишься? Чего? Кого? Все мы святые, ты сам сказал, мы были избраны, мы братья. Ты думаешь, что, сосредоточив всю власть в собственных руках, ты не оставишь ни в ком сомнений? Тот, кто боролся за освобождение своего города, теперь может решить, что зря старался, что ему не удалось стать настоящим хозяином, который имеет полное право распоряжаться в собственном доме.

Как и Хуберт Рухер.

Тебе все донесли — ты наверняка наводнил своими шпионами город? Ты послал своих головорезов притащить его сюда силой. Теперь он в цепях, пускающий от ярости пену изо рта — предостережение для всего города. Ты сошел с ума, Ян, мы же не за это боролись.

Вижу, как ты важно восходишь на сцену, в глазах лед, а борода заострилась, как никогда прежде.

Я вижу тебя.