Кью

Гоц прерывается при виде моих недоуменно нахмуренных бровей, складывает руки, подыскивает нужные слова и продолжает:

— Я торговец специями, ты хочешь купить мой товар, и у тебя с собой вексель, гарантирующий твой кредит у Фуггеров на две тысячи флоринов. Ты можешь заплатить мне непосредственно вот этим. — Он указывает на расписку, которую держит в руках. — Вполне достаточно просто перевернуть его и написать на обратной стороне, что ты переводишь свой кредит на меня. С этого момента я в любое время могу взять эти две тысячи флоринов из сундуков Фуггера потому, что его печать, заметь, не твоя, гарантирует это. Понимаешь? Я не обязан доверять тебе, не ты обещал заплатить мне, вполне достаточно, что я верю слову Антона Фуггера.

Я переворачиваю карточку и вижу на обратной стороне пять или шесть строчек с разными подписями в конце. Шесть раз эта бумажка, которую я держу в руках, заменяла металлическую монету, а деньги так и не покидали банковских сундуков.

— Пока все понятно?

— Я не могу понять только одного: какой интерес во всем этом имеют сами банкиры?

Гоц кивает:

— Пока вексель переходит из рук в руки, реальные деньги находятся в их распоряжении. Вспомни старика Хохштеттера: он брал у людей сбережения и вкладывал их в выгодные предприятия. Именно этим и занимаются банки. Твои две тысячи флоринов вместе с деньгами других вкладчиков идут на оплату оснащения торгового флота, набора армии, содержания княжеских дворов и многое другое, чтобы вернуться в банк Фуггера в двойном размере. У Фуггера есть деньги в банке, Фуггер дает их в долг князьям и торговцам, Фуггер кладет их обратно в банк вместе с процентами. — Он дает мне время на обдумывание. — Деньги делают деньги.

Молчание свидетельствует: он уже сказал мне все, что хотел. Элои больше не курит, его руки сложены, вид задумчивый. Гоц по-прежнему обращается ко мне:

— Теперь ты можешь понять, почему Фуггер охотно увеличит твою горсть монет, если ты решишь оставить свой вклад надолго.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что он выплатит проценты и тебе, восприняв это как должное, так как, поместив определенную сумму к нему в сейф, ты дал ему возможность распоряжаться деньгами, увеличив объем его вложений.

Я пытаюсь добраться до сути:

— Ты говоришь, что, если я помещу свои две тысячи флоринов в банк и оставлю их там, через год они превратятся в две тысячи сто?

Гоц впервые позволяет себе улыбнуться:

— Вот именно. Поэтому кредиторы и не спешат забирать свои вклады слишком быстро, не подвергая Фуггера угрозе, что все денежки утекут из его сундуков. — Он вновь показывает на вексель: — Вот так простой клочок бумаги позволяет вложенным в банк суммам увеличиваться, потому что, если их не забрать оттуда, они будут расти как на дрожжах, творить чудеса в руках Фуггера.

В голове путаница: по словам Гоца, механизм достаточно прост, но я не могу отделаться от ощущения, что безнадежно упускаю что-то очень важное.

— Гм, посмотрим, насколько я понял. Вексель стоит две тысячи флоринов. Я могу сразу же обменять его на деньги или оставить его там и подождать, пока они вырастут — на них набегут проценты. — Гоц сопровождает мои доводы энергичными кивками. — Что ж, мне кажется, выбор зависит лишь от того, насколько жесткая необходимость в деньгах существует у меня в данный момент.

— Замечательно.

— Дьявольский механизм.

Элои громко смеется, наконец и он решает вставить свое слово:

— Давай не будем вмешивать сюда еще и дьявола. Все и без того достаточно сложно.

Гоц вновь завладевает моим вниманием:

— Весь механизм полностью основан лишь на доверии к подписи Антона Фуггера. Именно его слово управляет этим обменом.

— Да, это вполне понятно.

— Хорошо. — Впервые он ищет поддержку во взгляде Элои. Едва заметный кивок друга, и изрытое оспой лицо Гоца вновь обращается ко мне. — Тогда перейдем к сути дела. Как ты отреагируешь, если я скажу тебе, что вексель, который ты держишь в руках, фальшивый?

Я вновь верчу в руках пожелтевший листок, внимательно разглядываю подписи, печати:

— Я скажу, что этого не может быть.

Гоц сияет от удовольствия. Из небольшой сумки у себя на боку он достает неприметную черную шкатулку, листок тех же размеров, что и тот, который я держу в руках, чернильницу и длинное гусиное перо.

Он пишет медленно, внимательно, стараясь не испортить бумагу — только скрип пера в тишине и два зрителя.

Над пламенем свечи он топит красную восковую палочку, позволяя двум каплям упасть на листок. Затем открывает шкатулку и достает из нее две маленькие свинцовые печати, которыми давит воск. Разворачивает листок и выкладывает его передо мной на столе.

Почерк идентичен, те же буквы, те же росчерки. Печати — одни и те же, даже подпись Антона Фуггера в том же месте, те же чернильные волоски на согласных, где рука давила сильнее.

Поднимаю взгляд на лицо Гоца, пытаясь понять, что за бестия — сидящий передо мной человек. Его это не смущает ни в малейшей мере.

— Да, они оба фальшивые.

— Как тебе удалось раздобыть эти печати?

Он прерывает меня:

— Все в свое время, друг мой. А теперь хорошенько посмотри на обе эти бумажки.