Невольно все те, кто был впереди, услышав его голос, повернули головы вперед: Агата, которой тоже не хватало воздуха, с трудом передвигала тяжелые ноги: она уже несколько раз падала на пол и снова поднималась. Гришин, сам грязный и потный, в расстегнутой гимнастерке, неоднократно подавал ей руку, но она отказывалась и поднималась сама. Теперь как никогда каждый шаг давался ей с огромным трудом: стены, пол и потолок были мокрыми от воды. Грязь и слякоть то и дело хлюпали под ногами, ставшими черными. Её золотистые волосы сплошь были вымазаны в грязи, лицо и шея почти не отличались от монашеской одежды…
– Агата, ты как? – Гришин видел, что факелы с каждым шагом горят все хуже и хуже, и начал уже переживать сам. – Какого черта я ввязался в это дело? Может отбились бы там, в монастыре? Не то что здесь, в этой мышеловке из камня, грязи и воды… А там… Эх, погибать, так уж на свежем воздухе!
Однако, видя как мужественно борется с невзгодами Агата и не стонет, падает и встает, падает и снова встает… Неожиданно ему вдруг стало стыдно от таких мыслей, особенно после того, как показалось, что смерть уже совсем близко. – Ты… Прости меня… Ну, за то… Там, в келье…
Агата ничего не сказала ему, лишь посмотрела. И тут же снова упала, не обратила никакого внимания на протянутую Гришиным руку и сама начала подниматься.
Гришин все больше и больше поражался Агате. Больше всего ему было невдомек, как такая женщина, хрупкая, беспомощная может бороться в этих условиях, когда сама смерть близко…
– Надо идти! Не трогай меня – я сама встану! Ты лучше посмотри на тех, кто позади: они уже в открытую ропщут! – и Агата показала на подпоручика, размазывающего по щекам слезы, и его компанию. – Если мы не найдем выхода, они разорвут нас на части и поубивают друг друга…
Новая волна ропота докатилась до Гришина, подтверждая правильность слов Агаты.
– Бгось ты его на хген! – крикнул подпоручик– зачинщик одному из молодых офицеров, который упорно нес на себе раненного в голову пожилого унтер-офицера, то и дело падая и поднимаясь с ним снова. – Сам ского сдохнешь здесь! Такие пговодники как эта девка нас пгямехонько на тот свет отпгавят! Ты чо, жить не хошь? Бегеги лучче силы…
– Вот что, Луковский… А ну замолчь! Хватит воду мутить! – словно злой дух вырос из темноты здоровенный штабс-капитан Печников. Без всяких предисловий он поднес свой кулачище прямо под нос паникеру.
– А чо? Я пгавду говогю: заведут нас енти двое! Как знать, могет их кгасные подкупили! – и он покрутил пальцем в воздухе. – Да-да! Штоб нас в ентом каменном мешке без боя погубить! Так я говогю, господа?
– А ну, замолчь, контра! – Печников схватил обеими руками за ворот мундира лежащего в грязи подпоручика и поднял. На лице Луковского появилось выражение неподдельного ужаса: кулак Печникова он уже не однажды на себе испытывал и хорошо знал, что это такое. И не ошибся: мощный удар в лицо опрокинул его прямо в грязь. Штабс-капитан вынул из кобуры маузер и обратился ко всем. – Еще раз услышу такие разговоры – пристрелю как собаку! Ты понял, Луковский?
– По-о-нял… – отозвался подпоручик, размазывая по грязному лицу слезы и вертя головой в знак полного согласия с Печниковым.
На время ропот улегся, но стоило Печникову вернуться на свое место, как бузотер продолжил свое брюзжание. Терентий, невольно оказавшийся в этой компании и заметивший, что на него начинают обращать внимание, решил побыстрее уйти вперед. Каждый шаг ему сейчас как никогда давался трудно: постоянно скребло в горле, заставляя то и дело хватать воздух ртом, как рыба, но в легкие снова попадала та же смесь, от которой подгибались ноги и терялись силы.
Уже не раз и не два он оказывался на полу и снова поднимался. Рядом с ним шли люди, опираясь на мокрую стенку, ползли сбоку, перемазанные в грязи и шевелящиеся как черви. Они были злы на всех и почти потеряли всякую веру в удачный исход дела. Пожалуй, только дикий страх да чувство стадности еще заставляло их шевелиться…
Гришин и Агата шли первыми, слыша всё недовольство и почти кожей ощущая злость идущих за ними людей. Казалось, остановись сейчас они хоть на минутку – и эти страшные люди вцепятся в глотку или растопчут, нисколько не смущаясь от этого. Хотя бы потому, что двумя конкурентами на воздух станет меньше.
Гришин уже почти нёс на себе Агату: от голодовки и поста она совсем обессилела, а постоянная нехватка воздуха довершила свое дело. Но то, что сидело в этой женщине, то и дело отказывающейся от всякой помощи его, вызывало невольное восхищение ею. Стоило лишь однажды ему засомневаться в том, что они идут правильно, как её суровые глаза тут же начали издеваться над его ничтожеством. И, хочешь – не хочешь, а приходилось отбрасывать все свои страхи в сторону и идти дальше. И он шел…
К двери Гришин подполз уже один в почти полной темноте: Агата, прислонившись к стене находилась в глубоком обмороке. Увидев знакомый держатель фонаря и с величайшим трудом разглядев крестик на камне, он поднялся на дрожащих коленях и подошел к Агате.