Клара и тень

Тогда появился неожиданный свидетель: старомодный живописец по тканым холстам, накануне работавший над пейзажем маслом, который он собирался назвать «Деревья и туман». По профессии он был врач, отец семейства. В то тихое утро выходного дня он клал последние мазки на полотно, но тут заметил два подвижных круга, которые двигались от ствола к стволу в клочьях тумана и были какого-то неестественного, нездорового цвета. Он присмотрелся получше и увидел двух безобразно толстых нагих мужчин, кравшихся между деревьями в нескольких метрах от дома Хельги Бланхард. Его так заворожили эти тела, что, бросив все попытки продолжать работу над лесом, он принялся рисовать их в отдельном блокноте. Набросок был опубликован в «Шпигеле» на правах эксклюзива. Дальнейшее расследование не составило труда: братья Уолден жили в Гамбурге, и на их счету был длинный список преступных действий. Их арестовали, был суд. Однако назначенный им молодой адвокат действовал блестяще. В первую очередь он ловко развенчал показания врача-художника. Расставленную этому свидетелю ловушку помнят до сих пор: «Если ваша картина названа «Деревья и туман» и вы сами говорите, что источником ее послужил окружавший вас пейзаж, как могли вы заметить обвиняемых там, где полно деревьев и тумана?»Затем он задел чувствительную струнку в сердцах судей: «Разве они виновны потому, что у них неприятная наружность? Или потому, что у них криминальное прошлое? Неужели мы должны принести их в жертву, чтобы наша совесть могла спокойно спать?» Присутствие братьев Уолден на месте событий доказать было невозможно, и суд скоро завершился. Когда близнецы снова оказались на свободе, к ним явился очень любезный смуглокожий, остроносый человек, от которого за милю пахло деньгами. Когда он сводил вместе подушечки пальцев, виден был великолепный маникюр. Он говорил им об искусстве, о Фонде и о Бруно ван Тисхе. Их тайно загрунтовали и отослали в Амстердам, а оттуда в Эденбург. Там ван Тисх сказал им: «Я хочу, чтобы вы никому, даже самим себе, никогда не рассказывали о том, что сделали или думаете, что сделали. Я хочу писать не вашей виной, а подозрением». Картина в итоге получилась очень простая. Уолдены стояли друг против друга, одетые в серую одежду заключенных и окрашенные в легкие тона, подчеркивавшие зловещее выражение их лиц. На груди, как медали, – отпечатанные капителью карточки с перечнем их преступлений. На спине – фотография Хельги Бланхард, обнимающей сына Освальда (задний план срезан: там была Венеция, во время их поездки), с однозначным вопросом: «Они?» Семья Хельги подала на ван Тисха в суд за использование фотографии, но после того, как семейству преподнесли интересную денежную сумму, обе стороны остались довольны и дело решили полюбовно. В отношении гипердраматической работы проблем никаких не было. Уолдены были прирожденными картинами. Не зря единственное, что им в жизни удавалось, – это неподвижно стоять и выслушивать, как порицает их человечество. Это были два будды, две статуи, два невозмутимо счастливых существа. Сумма их страховки с лихвой превышала страховки большинства картин Ван Гога. Они прошли долгий путь, на котором их выставляли из школ, увольняли с работы, сажали в тюрьмы, – путь одиночества. Публика, то самое человечество, и дальше смотрела на них с презрением, но Уолдены в конце концов поняли, что даже презрение может стать искусством.

Вопрос остался: «Они?» Убийца Хельги Бланхард и ее сына все еще не пойман. Скажите, пожалуйста, это они?

– Когда ответ на этот вопрос узнают, наша цена понизится, – заявил один из братьев Уолден известному немецкому искусствоведу.

И рожи Губертуса и Арнольдуса все так же упруги и розовы, щеки выпирают, как румяные гематомы, а в глазах горят остатки прошлых оргий.

Сейчас они заканчивают прихорашиваться и переходят в руки небывалой команды спецагентов.

– Таково искусство, госпожа Шиммель. То есть Искусство с большой буквы… Это не я прошу, это просит Искусство, и вы обязаны его удовлетворить. – Губертус подмигнул брату, но Арнольдус слушал музыку через наушники и не смотрел в его сторону. – Да, с платиновыми волосами… Меня не волнует, что вам очень трудно найти его на эту ночь… Мы хотим, чтоб он был с платиновыми волосами, госпожа Шиммель, не спорьте, идиотка… Фрр, фссс, пшшш, фрфрфрупруууул… Как жаль, госпожа Шиммель, помехи на линии, я кладу трубку… – Язык Губертуса появлялся и исчезал между крохотными губами с быстротой и грацией ящерицы. – Шшш, пшш… Госпожа Шиммель, вас не слышно!.. Надеюсь, вы пришлете платинового блондина. В противном случае приходите вы сама… Можете надеть пальто, но внизу чтобы ничего не было… Пшшш… Я кладу трубку! Ауф видерзеен!

– С кем ты разговаривал? – спросил Арнольдус, уменьшив громкость музыки в наушниках.

– С этой идиоткой Шиммель. Всегда у нее какие-нибудь отмазки.

– Надо бы пожаловаться господину Бенуа. Пусть выставят ее на улицу.

– Пусть заставят побираться на углу.

– Пусть отдадут в проститутки.