Клеопатра

Хармиона с облегчённым сердцем прошла вместе с братом в свои комнаты. Анукис отворила им дверь. Никто её не беспокоил, и Архибий с удовольствием сообщил умной и верной служанке об успехе предприятия. Его речь, которую она прослушала с благоговейным вниманием, стала лучшей наградой для скромной нубиянки. Когда он в заключение обратился к ней с благодарностью, Анукис возразила, что не ему, а ей следует быть признательной; и это было сказано вполне искренно. Её тонкий ум прекрасно понимал разницу в обращении знатных людей с равными себе или с низшими, и она была очень тронута, чувствуя, что Архибий, одно из первых лиц в государстве, говорит с ней, как с равной.

Когда нубиянка ушла показаться среди слуг, Хармиона бросилась в кресло, а Архибий уселся напротив неё. После испытанных волнений они чувствовали себя, как чрезмерно уставшие люди, которые не могут уснуть. Им предстояло о многом поговорить, но прошло немало времени, пока Хармиона нарушила молчание и вернулась к желаниям царицы. Она рассказала брату, как Клеопатра завела речь о воспитании детей, повод к чему дал выстроенный ими домик, как она была милостива и ласкова, но вспыхнула при первом упоминании о Барине и рассталась с Хармионой недовольная.

— Не знаю твоих намерений, — сказала она в заключение, — но при всей моей любви к ней, я приготовилась к худшему. Подумай, чего мне ждать от неё после того, как я помогла дочери Леонакса ускользнуть и от бесстыдного Алексаса. К тому же и Ира относится ко мне теперь по-другому и совсем недавно дала понять, что забыла мою любовь и заботы. А между тем царица предпочитает её услуги моим, и я не могу осудить её за это, так как Ира остроумнее и изобретательнее, чем я. Политика всегда претила мне, Ира же ничему так не рада, как возможности вмешиваться в дела правления и в вечную игру с Римом и его вождями.

— Эта игра проиграна, — перебил её брат таким серьёзным тоном, что Хармиона встрепенулась и робко повторила:

— Проиграна?

— Окончательно, — подтвердил Архибий, — если только…

— Слава олимпийцам, всё-таки «если»…

— Если Клеопатра не решится запятнать себя изменой, которая навеки осквернит её образ в грядущих веках.

— Каким образом?

— Когда бы ты ни узнала об этом, всё будет слишком рано.

— А если она решится, Архибий? Тебе она доверяет больше, чем кому-либо другому. Твоему попечению она хочет доверить то, что для неё дороже жизни.

— Дороже жизни? Ты подразумеваешь детей?

— Детей! Да, и тысячу раз да! Она любит их больше всего на свете. Поверь мне, ради них она пойдёт на смерть!

— Будем надеяться.

— А ты, если она решится на что-нибудь ужасное… Я могу только угадывать, о чём идёт речь… Но если она спустится с той высоты, на которой всё ещё стоит, останешься ли ты?..

—Для меня, — сказал он спокойно, — не может быть и речи о том, что она сделает или допустит. Она несчастлива, и ей предстоят новые и новые бедствия. Я знаю это и буду служить ей до последнего вздоха. Я принадлежу ей, как отшельник, посвящённый Серапису, принадлежит своему богу. Для него священно каждое желание бога. Ему, своему создателю, принадлежит он телом и душой. Узы, приковывающие меня к этой женщине, ты знаешь их происхождение, столь же неразрывны! Я исполню всё, чего она пожелает, и ничто не заставит меня презирать самого себя.

— Ничего подобного она не потребует от друга своего детства! — воскликнула Хармиона.

При этих словах она приблизилась к брату и, протягивая к нему обе руки, продолжала в глубоком волнении:

— Да, ты должен так чувствовать и говорить, и в этом ответ на вопрос, который мучит меня со вчерашнего дня. Бегство Барины; милость или опала царицы; Ира; моя бедная голова, неспособная к политике; между тем как Клеопатра именно теперь нуждается в мудрых советах…

— Пустяки, — перебил её брат. — Политика — дело мужчин. Будь прокляты женские нашёптывания. Они уже погубили немало обдуманных советов мудрейших людей, и именно в это роковое время политика какой-нибудь Иры могла бы оказаться гибельной, если бы… если бы всё уже и без того не погибло.

— Итак, прочь от меня эти опасения! — воскликнула Хармиона. — Ты и теперь, как всегда, указываешь мне верный путь. Не раз улыбалась мне мысль провести остатки дней своих в имении, которое мы назвали Ирения — приют мира, — или в маленьком дворце в Канопе, вернувшись ко всему, что украшало нам детство. Философы, цветы в саду, поэты, не исключая и римских, прекрасные произведения которых прислал нам Тимаген, украсили бы наше уединение. Дочь человека, от любви которого я отказалась, а позднее её дети заменили бы мне своих. Леонакс любил её, и я привязалась к ней. Так рисовалось мне будущее иногда в мирные минуты. Но неужели Хармиона, принёсшая своё сердце в жертву царственной подруге ещё в то время, когда оно билось сильней и будущее было открыто для неё, неужели она покинет Клеопатру в несчастии? Нет, нет! Как и ты, я принадлежу царице и разделю её судьбу.

Она взглянула на брата, уверенная в его одобрении, но он покачал головой и возразил серьёзным тоном: