Клеопатра

— Но часто Антоний видит себя в другом свете, — продолжал он. — Недавно как-то он воскликнул: «Трудно найти более недостойную тему для поэта, чем моя жизнь, как сатурналии[68], кончившиеся трагедией».

Луцилий прибавил бы что-нибудь ещё более обидное, но грустный взгляд и влажные от слёз глаза убитой горем царицы остановили его.

О чём бы ни говорил Антоний, он всегда сводил речь на Клеопатру. Иногда он разражался жестокими упрёками по её адресу, но чаще вспоминал о ней с безграничным восхищением, с диким восторгом, и именно последнее обстоятельство укрепляло в Луцилий надежду, что Клеопатра сумеет поднять его упавший дух. Поэтому он передал ей особенно нежные отзывы Антония, и она приняла их с благодарной радостью.

Однако, когда он закончил, Клеопатра заметила, что, по всей вероятности, Антоний говорил о ней и в других выражениях. Впрочем, она приготовилась ко всему худшему, так как несомненно послужила утёсом, о который разбилось его величие.

Луцилий вспомнил отзывы Антония о трёх женщинах, которые были за ним замужем, и прибавил, слегка вздрогнув:

— Вспоминал он и о Фульвии, своей первой жене — я знал эту пылкую женщину, бывшую замужем раньше за Клодием, — и называл её ураганом, который раздул его паруса.

— Так, так! — воскликнула Клеопатра, — Это совершенно верно. Он обязан ей многим, да и я обязана покойнице. Она научила его ценить могущество женщины и пользоваться им.

— Не всегда, — заметил Луцилий, в котором последние слова царицы снова пробудили раздражение, и прибавил, не обращая внимания на лёгкую краску, выступившую на её лице, — об Октавии он говорил, что она может вывести человека на нужный путь, где он обретёт благополучие и будет приятен бессмертным и людям.

— Почему же он не пошёл за ней? — спросила Клеопатра.

— В школе Фульвии трудно было научиться умеренности, которая к тому же чужда его натуре, — отвечал римлянин. — Я говорил тебе, как он отозвался о мирных долинах и золотой середине.

— Чем же была для него я? — спросила царица.

Луцилий не сразу ответил.

— Ты желаешь знать, — сказал он, наконец, — а желание царицы должно быть исполнено. Тебя, госпожа, называл он роскошным пиром, на который увенчанные гости собираются перед битвой.

— Которая будет проиграна, — прибавила Клеопатра. — Сравнение верное. Теперь, после поражения, нет смысла затевать новый пир. Трагедия близится к концу; ей предшествовали сатурналии — как он сам выразился, — и начинать её снова было бы скучно. Одно только кажется мне желанным: достойный заключительный акт. Если ты думаешь, что я могу вернуть его к жизни, можешь рассчитывать на меня. Пир, о котором он говорит, тянулся много лет. Последний кубок недолго опорожнить. Но он не принял меня, когда я хотела навестить его. Каким образом могу я снова сблизиться с ним?

— Я думаю, что это нужно предоставить тебе самой, твоему женскому такту, — ответил Луцилий. — Но я пришёл к тебе с просьбой, и в исполнении её заключается, быть может, ответ на твой вопрос. Эрос, верный раб Антония, просит тебя подарить ему несколько минут. Ты знаешь этого молодца. Он рад сложить голову за тебя и за своего господина, и он… От тебя самой я слышал однажды слова царя Антиоха: никто не может быть великим для своего слуги… Эрос лучше нас знает слабости и достоинства своего господина, к тому же он умён. Антоний давно уже дал ему вольную, и если твоё величество не погнушается принять маленького человека…

— Пусть придёт, — перебила Клеопатра. — Твоё требование справедливо. К сожалению, мне самой слишком хорошо известно, что я могу сделать для друга. Ещё прежде, чем ты пришёл, я уже обдумала, как исполнить одно из заветнейших его желаний.

С этими словами она отпустила римлянина. Она смотрела ему вслед со смешанным чувством, так как слова его пробудили в ней прежнюю страсть, а с другой стороны, оскорбительные отзывы Антония ещё звучали в её ушах. Но не успела дверь затвориться за Луцилием, как придворный доложил о депутации от Мусейона.

Представители учёной корпорации явились с жалобой на несправедливость по отношению к их коллеге Дидиму, а вместе с тем с выражением своей преданности царице, непоколебавшейся в это смутное время. Царица поблагодарила их, сказав, что всё уже улажено. Она ведь тоже до некоторой степени принадлежит к их корпорации. Всем им известно, что она с детства уважала и разделяла их стремления. В доказательство этого она жертвует библиотеке Мусейона двести тысяч книг из Пергама — один из лучших подарков, сделанных ей когда-либо Марком Антонием. Этим самым она надеется хоть отчасти возместить ущерб, нанесённый знаменитой библиотеке пожаром в Брухейоне.

Учёные удалились с выражением горячей признательности и неизменной преданности. Большинство из них были ей лично знакомы, а с наиболее выдающимися она не раз раньше вступала в споры, служившие к её и их пользе.

Солнце уже зашло, когда на Лохиаду явился жрец Сераписа, высшего египетского божества. Он шёл медленно и торжественно, окружённый свитой с факелами и лампами. Соответственно значению Сераписа, многие детали шествия напоминали о смерти.