Клеопатра

Мы прошли прекрасную комнату, пока евнухи с мечами не загородили мне дорогу. Хармиона нахмурилась и, взяв с груди кольцо, показала его евнухам. Внимательно осмотрев кольцо, те склонились, опустив мечи, и мы, подняв тяжёлый занавес, вышитый золотом, вошли в спальню Клеопатры. Комната была так роскошна, что превосходила всякое воображение. Цветной мрамор, золото, слоновая кость, драгоценные камни, цветы — словом, здесь было всё, что может доставить роскошь, что могло удовлетворить самый избалованный вкус. Картины были так хороши и правдивы, что обманули бы птиц, готовых клевать нарисованные плоды.

Женская прелесть была увековечена здесь в дивных статуях. Здесь были тончайшие шёлковые занавески, затканные золотом, ложе и ковры, каких я не видал никогда в жизни. Воздух был напоен ароматами, и через открытое окно доносился рокот моря. На конце комнаты, на ложе из серебристого шелка, едва прикрытая тончайшим газом, спала Клеопатра. Она лежала спокойно, прекраснейшая из женщин, которую когда-либо видел глаз мужчины, — прелестные мечты и грёзы. Волны чёрных волос рассыпались вокруг неё. Одна белая, нежно округлённая рука была закинута за голову, другая свесилась до полу. Её пышные губы сложились в улыбку, показывая линию белых, как слоновая кость, зубов, розовое тело, одетое в платье из тончайшего шелка, было опоясано драгоценным поясом. Белая кожа просвечивала сквозь шёлк. Я стоял, совершенно поражённый этой дивной красотой, хотя мысли мои были направлены в другую сторону. Я совсем потерялся на минуту и глубоко опечалился в сердце, что должен убить такое чудесное создание.

Повернув голову, я увидел Хармиону, которая наблюдала за мной своими зоркими глазами, как будто хотела прочесть в моём сердце.

И, вероятно, мои мысли были написаны на моём лице, так как она прошептала мне на ухо:

   — Тебе жаль её, не правда ли? Гармахис, ты мужчина, мне кажется, тебе понадобится много душевной силы, чтобы решиться на убийство!

Я нахмурился, но прежде чем успел ей ответить, она слегка тронула меня за руку, указывая на царицу. С Клеопатрой произошла перемена: её руки были сжаты, на лице её, розовом от сна, было выражение страха. Её дыхание ускорилось, она подняла вверх руки, словно отражая удар, потом с тихим стоном села на ложе и открыла свои большие глаза. Они были темны, как ночь, но когда свет закрался в них, стали синими и глубокими, как небо перед закатом солнца.

   — Цезарион! — произнесла она. — Где мой сын, Цезарион? Разве это был сон? Я видела Юлия, Юлия Цезаря, который умер, — он пришёл ко мне с лицом, закрытым окровавленной тогой, и, схватив моё дитя, унёс его с собой. Мне снилось, что я умираю в крови, в агонии, и кто- то, кого я не могла увидать, насмехался надо мной! А кто этот человек?

   — Успокойся, госпожа! Успокойся! — сказала Хармиона. — Это маг Гармахис, которого ты велела призвать!

   — А, маг! Гармахис, победивший гладиатора! Я припоминаю теперь. Добро пожаловать! Скажи мне, господин маг, может ли твоя магия объяснить мне этот сон? Какая странная вещь — сон, окутывающий ум покровом мрака и подчиняющий его себе! Откуда эти образы страха, восстающие на горизонте души подобно месяцу на полуденном небе? Кто дал им власть вызывать воспоминания, смешивать настоящее с прошедшим? Разве это вестники грядущего? Сам цезарь, говорю тебе, стоял передо мной и бормотал мне сквозь своё окровавленное платье какие-то предостережения, которые ускользнули из моей памяти. Расскажи мне это, ты, египетский сфинкс[90], и я укажу тебе блестящий путь к счастью лучше, чем могут предсказать звёзды. Ты принёс предзнаменование, реши же и задачу.

   — Я пришёл в добрый час, могущественная царица, — ответил я, — я обладаю искусством разгадывать тайны сна. Сон — это ступень, которая ведёт в ворота вечности, по которой соединившиеся с Озирисом души, от времени до времени подходят к воротам земной жизни, словами и знаками повторяя отдалённое эхо той обители света и правды, где они находятся. Сон — это ступень, по которой нисходят боги-покровители в разных образах к избранным ими душам! О, царица! Тому, кто держит в своей руке ключ к тайне, безумие наших снов показывает яснее и говорит определённее, чем вся мудрость нашей жизни, которая есть поистине — сон! Ты говоришь, что видела великого цезаря в окровавленном платье, он взял на руки Цезариона, твоего сына, и унёс его. Слушай, я объясню тебе тайну этого сна. Сам цезарь пришёл к тебе из мрачного Аменти. Обняв сына, он как бы указал тебе, что к нему перейдёт его собственное величие и его любовь. Он унёс его, следовательно, унёс из Египта, чтобы короновать в Капитолии, короновать императором Рима и царём всей страны. Что значит остальное, я не знаю, это скрыто от меня!

Так объяснил я Клеопатре её сон, хотя сам думал иначе, но царям не годится предсказывать недоброе.

В это время Клеопатра встала и, откинув газ, села на край ложа, устремив на меня свои глубокие глаза, пока её пальцы играли концами драгоценного пояса.