Клеопатра

   — Подумай, — ответила она, нахмурившись, — подумай и выбирай! Я — женщина, Гармахис, и не привыкла о чём-либо просить мужчин. Делай как знаешь, но я говорю тебе: «Если ты оттолкнёшь меня, я переменю своё намерение и возьму назад свои милости». Итак, добродетельный жрец, выбирай: или тяжкое бремя моей любви, или немедленная смерть твоего престарелого отца и всех остальных участников заговора!

Я взглянул на неё, заметив, что она рассердилась. Глаза её заблестели, и грудь высоко поднялась, я вздохнул и поцеловал её, окончательно запечатлев этим свой позор и рабство.

Улыбаясь, как торжествующая греческая Афродита, она ушла, унося с собой мой кинжал. Я не знал тогда, как низко я был обманут, почему нить жизни моей не была порвана, почему Клеопатра, обладавшая сердцем тигра, была так милосердна ко мне; не знал, что она боялась убить меня. Заговор был очень силён, она же так слабо держалась на троне двойной короны, что слух о моей насильственной смерти произвёл бы сильное волнение и мог свергнуть её с престола, даже если бы я не существовал более на свете.

Я не знал, что только из страха и политических расчётов она оказывала мне столько милости, что не ради священного чувства любви, а из хитрости — хотя поистине она меня любила! — она постаралась привязать меня к себе сердечными узами. Но я должен сказать в её защиту, что потом, когда тучи опасности затемнили небо её жизни, она сдержала данное мне слово: кроме Павла и ещё одного человека, никто из участников заговора против Клеопатры и её рода не был убит, хотя они претерпели много других бедствий.

Она ушла, и её образ боролся в моём сердце со стыдом и печалью. О, как горьки были эти часы, которые я не мог облегчить даже молитвой! Связь между божеством и мной порвалась, и Изида отвернулась от своего жреца. Тяжелы были эти часы мрака и упоения, но в этом мраке мне блестели дивные глаза Клеопатры и звучал её нежный смех, отголосок её любви. Чаша скорби ещё не была полна. Надежда закралась в моё сердце, я мог думать, что пал ради достижения высокой цели и что из глубины падения я найду лучший, менее опасный путь к победе!

Так обманывают себя падшие люди, стараясь взвалить бремя своих порочных деяний на судьбу, пытаясь уверить себя, что их слабость поведёт к лучшему и заглушит голос совести сознанием необходимости. Увы! Рука об руку угрызения и гибель двигаются по пути греха! И горе тому, за кем они последуют! Горе мне, тяжкому грешнику из всех грешников!

IX

Заключение Гармахиса. — Упрёки и презрение Хармионы. — Освобождение Гармахиса. —

Прибытие Квинта Деллия.

Одиннадцать дней я был заключён в моей комнате и не видел никого, кроме часовых, рабов, которые молча приносили мне пищу и питье, и Клеопатры, часто приходившей навещать меня. Хотя она говорила мне много нежных слов, уверяла в своей любви, но не обмолвилась ни одним словом о том, что делалось за стенами моей тюрьмы. Она приходила ко мне в разном настроении, то весёлая, сияющая, удивляя меня мудрыми мыслями и речами, то страстная, любящая, и каждому своему настроению придавала новую, своеобразную прелесть. Она много толковала, как должен я помочь ей сделать Египет великой страной, облегчить народ и прогнать римских орлов. Сначала мне было очень тяжело слушать её речи, но мало-помалу она всё крепче опутывала меня своими волшебными сетями, из которых не было выхода, и мой ум привык думать её мыслями. Тогда я раскрыл ей моё сердце и некоторые планы. Она, казалось, слушала внимательно, весело, взвешивала мои слова, говорила о разных средствах и способах достижения цели, о том, как желала она очистить древнюю веру, возобновить древние храмы, построить новые в честь египетских богов. Всё глубже вползала она в моё сердце, пока я, для которого не осталось больше ничего на свете, не полюбил её со всей глубокой страстью ещё не любившего сердца. У меня не было уже ничего, кроме любви Клеопатры, моя жизнь сосредоточилась на этой любви, и я лелеял своё чувство, как вдова своего единственного ребёнка. Виновница моего позора была для меня самым дорогим существом на свете, моя любовь к ней росла, пока всё прошлое не потонуло в ней, а моё настоящее не превратилось в сон! Она покорила меня, отняла у меня честь, обрекла на позор, а я — бедное, падшее, ослепшее созданье! — я целовал палку, которой она меня била, и был её верным рабом.

Даже теперь, в грёзах, которые слетают ко мне, когда сон раскрывает тайники сердца и всякие ужасы свободно появляются в обителях мысли, мне кажется, что я вижу царственную красоту Клеопатры, как я увидел её впервые, её протянутые нежные руки, огоньки страсти в её чудных глазах, роскошные, рассыпающиеся локоны и прелестное лицо, сияющее любовью и нежностью, той чарующей нежностью, которая присуща только ей, ей одной! После многих лет, мне кажется, я вижу её такой, какой увидел в первый раз, и снова спрашиваю себя: неужели это была ложь?