Клеопатра

— Может быть. Но есть и другие соображения. Во-первых, мы переживаем такое время, когда всё колеблется, даже власть царицы, прежде незыблемая, как стена, за которой можно было укрыться. Затем, личность Диона. Я уже говорила тебе, что за него поднимутся все… Со времени Акциума царица не может говорить многоголовому чудовищу-народу: «Ты должен», а вынуждена говорить: «Я прошу». Далее…

— Довольно и этого. Как же, однако, думает поступить с Дионом моя мудрая подруга?

— Арестовать и задержать здесь, на Лохиаде. Он обагрил свои руки кровью Цезариона, царя царей. Это государственное преступление даже в глазах народа. Постарайся сегодня же достать приказ об аресте.

— Но можно ли беспокоить царицу подобными вещами?

— Ведь это не для меня нужно, а для неё. В такие дни необходимо устранять всё, что может омрачить ясность её духа! Сначала управимся с Бариной, отравившей её приезд на родину, а затем и с человеком, который решил из любви к этой женщине поднять восстание в Александрии. Царица обременена заботами о государстве и престоле; пусть она занимается ими, а мелкие делишки я возьму на себя.

Тут её перебила служанка Клеопатры.

Царица проснулась, и Ира поспешила к ней.

Когда она проходила мимо помещения Хармионы и увидела перед его дверями двух воинов из македонского корпуса, лицо её омрачилось. Она знала, что бывшая подруга охраняет Барину от неё. Ей пришлось выслушать много горьких упрёков от тётки по поводу женщины, причинившей ей столько зла. Она раскаивалась, что поведала Хармионе свою любовь к Диону. Пусть будет, что будет, но ядовитое дерево, породившее все эти муки, заботы, тревоги, нужно вырвать с корнем.

Она мысленно подписала Барине смертный приговор. Теперь предстояло убедить сирийца решиться на это дело. Раз этот камень будет устранён с дороги, она помирится с Хармионой, Дион получит свободу и… как ни тяжко он оскорбил её, но она защитит его от ненависти Филострата и Алексаса.

Она вошла к царице с облегчённым сердцем. Казни осуждённых давно уже перестали смущать её. Прислуживая царице, она ещё более повеселела, так как Клеопатра выразила удовольствие по поводу того, что ей служит сегодня Ира и не беспокоит её всё тем же неприятным происшествием, которое, впрочем, скоро разъяснится.

В самом деле, Хармиона, сознавая, что никто другой при дворе не решится защищать Барину, заступалась за неё до тех пор, пока Клеопатра приказала ей не упоминать больше об обвиняемой.

Вскоре после этого Хармиона попросила заменить её на завтра Ирой, и царица, уже раскаявшись в своей вспыльчивости, согласилась.

— Когда я снова увижу твоё верное, доброе лицо, — прибавила она, — не забывай, что истинная подруга старается устранить от несчастной то, что может ещё сильнее расстроить её. Одно имя этой женщины звучит для меня насмешкой! Я не хочу больше слышать о ней!

Эти слова были сказаны так ласково и сердечно, что обида Хармионы растаяла, как лёд под лучами солнца. Но всё-таки она ушла в большой тревоге, так как Клеопатра, отпуская её, заметила мимоходом, что дело певицы передано ею в руки Алексаса. Тем приятнее было ей освободиться на денёк от обязанностей службы. Она знала, как относится к Барине бессовестный фаворит, и рассчитывала поговорить об этом с Архибием.

Когда поздно вечером она ложилась спать, ей прислуживала нубиянка, последовавшая за ней во дворец из отеческого дома.

Анукис — так звали нубиянку — была куплена у водопадов, когда семья Архибия сопровождала Клеопатру на остров Филы, и подарена подраставшей Хармионе как первая ей принадлежащая служанка. Она оказалась такой понятливой, ловкой и преданной, что молодая госпожа взяла её с собой во дворец.

Анукис относилась к Хармионе с такой же тёплой, бескорыстной любовью, как та к царице. Хармиона давно уже дала ей вольную, но нубиянка осталась при ней и сблизилась с госпожой до того, что интересы их почти полностью совпадали. Её природное остроумие сделали её известной во дворце, так что сама Клеопатра нередко забавлялась разговором с ней. Антоний дал ей прозвище Эзопион (маленький Эзоп) вследствие горба, образовавшегося у неё к старости. Под этим именем она была известна всей дворцовой челяди и охотно откликалась на него, хотя её бойкий язык мог бы отразить всякую насмешку. Но она знала биографию и басни Эзопа, который тоже был рабом, и считала за честь быть похожей на него.

Когда Хармиона рассталась с царицей и ушла к себе, Барина уже спала крепким сном. Но Анукис поджидала госпожу, которая сообщила ей о своих опасениях по поводу распоряжения Клеопатры насчёт Барины. Старуха была расположена к молодой женщине, которую носила на руках, когда та была ещё ребёнком. И теперь, когда Барина проживала у её госпожи, нубиянка всячески старалась развлечь и успокоить её.