Клеопатра. Любовь на крови

Пока флот Антония выходил из залива, Октавиан повел свои суда все дальше в море. Но вот левое крыло атакующего корабельного строя достигло римских боевых порядков. Предусмотрительный Октавиан перебросил на этот фланг легкие либурны, которые ринулись навстречу тяжелым "линкорам" Антония. На палубы неповоротливых судов посыпались стрелы с горящей паклей и горшки с углями. Кто не сгорел с одной стороны и не был быстро утоплен тараном с другой, устремились на абордаж. В сторону вражеских судов летели крюки с веревками, стоило такому захвату крепко вонзиться в деревянный борт, как между сблизившимися кораблями перекидывали мостки, и солдаты бросались в бой на мечах. Собственно, этого и хотел Октавиан. Его легионеры были опытнее и лучше обучены для участия в рукопашной схватке. Мощные и многочисленные галеры Антония не сумели одержать быструю победу, а в разбившемся на множество схваток сражении судьба благоволила Октавиану. Чтобы заменить выбывших из строя по болезни воинов, Антонию пришлось наскоро и силой набирать в солдаты греческих пастухов, землепашцев и погонщиков мулов, которым вовсе не хотелось участвовать в этой битве. Неопытные рекруты боялись и огня, и моря, не говоря уже о вражеских мечах и стрелах. Римские триремы начали теснить флот Антония. Хотя исход сражения был еще далеко не ясен. Все же превосходство в силах было еще на стороне Антония и Клеопатры. Вмешайся в битву подвижные египетские галеры — и можно переломить ход битвы.

Но тут произошло то, чему так и не существует однозначного объяснения. Как раз позади линии тяжелых судов на одной из египетских галер внезапно затрепетал на ветру поднимаемый пурпурный парус. Это послужило сигналом — все галеры Клеопатры подняли паруса, устремились на линию сражающихся кораблей. Воины Антония были уверены, что египтяне сейчас развернутся и ударят по римлянам с тыла. Однако, прорвавшись сквозь боевые порядки, египетский флот устремился прочь. "Египтяне бросили нас! — раздался полный ужаса и отчаяния крик. — Антоний бежал вместе с царицей Египта!"

"Вот когда Антоний яснее всего обнаружил, что не владеет ни разумом полководца, ни разумом мужа, — жестко констатировал Плутарх, — и вообще не владеет собственным разумом, но, если вспомнить чью-то шутку, что душа влюбленного живет в чужом теле, словно бы сросся с этой женщиной и должен следовать за нею везде и повсюду Стоило ему заметить, что корабль Клеопатры уплывает, как он забыл обо всем на свете, предал и бросил на произвол судьбы людей, которые за него сражались и умирали, и, перейдя на пентеру, в сопровождении лишь сирийца Алекса и Сцеллия погнался за тою, что уже погибла сама и вместе с собой готовилась сгубить и его".

За этот эпизод большинство историков судили и Клеопатру, и Антония совершенно безжалостно. Ее — за предательство по отношению к возлюбленному и соратнику, его — за то, что бросил своих сражающихся людей на произвол судьбы, обрек их на верную гибель, ничего даже не сказав воинам, которые дрались и умирали за него. Ведь, как справедливо замечал Блон, "в любой армии, морской или наземной, предательство одной из частей наносит сильнейший моральный удар сражающимся. Однако многие суда Антония продолжали борьбу, поскольку в пылу боя никто не заметил, что происходит. И воины еще долго отказывались поверить в невероятное… Некоторые не складывали оружия еще два дня. Когда они сдались. Октавиан тут же предал их смерти".

Морская битва была проиграна Антонием и Клеопатрой в самом разгаре сражения. Армия на берегу шесть дней ждала возвращения своего командующего, а потом сложила оружие без боя. Мотивы бегства Клеопатры так и остались загадкой.

Даже категоричный Блон смог придумать лишь гипотезы: "Может быть, она решила, что битва проиграна, и испугалась, как и после убийства Цезаря? Или ей была невыносима мысль о том, что Антоний хотел лишить ее триумфа, — она могла еще рассчитывать на участие в нем в момент, когда приняла решение, — и отомстила?"

Что же там произошло на самом деле? "Любопытное сражение, — пишет об этом в своей "Клевете истории" Эммануэль Берль. — Начинает Антоний. Какова его цель? По всей видимости, прорвать блокаду. Иной замысел трудно себе представить. Ибо если речь идет об уничтожении вражеских сил, то морской бой отнюдь не исключает сражения на суше. Много раз говорилось, что Антоний колебался между обоими вариантами, но никто еще не сказал, почему один исключает другой".

Никто и никогда не слышал из уст Антония объяснения его поступка. И вряд ли можно обоснованно утверждать, что он руководствовался одними лишь соображениями романтической страсти: "Рим без Клеопатры мне не нужен, и я был безумцем, думая иначе. Боги Египта покарали меня за подобные мысли, поскольку Клеопатра решила выйти из борьбы. Мне пятьдесят три года, и мои силы идут на убыль. Ей тридцать восемь, а ее красота и ум еще не достигли вершины расцвета. Я ее люблю больше, чем когда-либо, и готов на все, лишь бы не потерять ее!.."