Клио и Огюст. Очерки исторической социологии

Вот она в переводе на современный русский язык: «…пришли печенеги по той стороне Днепра от Сулы; Владимир же выступил против них и встретил их на Трубеже у брода, где ныне Переяславль. И стал Владимир на этой стороне, а печенеги на той, и не решались наши перейти на ту сторону, ни те на эту. И подъехал князь печенежский к реке, вызвал Владимира и сказал ему: “Выпусти ты своего мужа, а я своего – пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года и разойдемся; если же наш муж бросит вашего оземь, то будем разорять вас три года”. Владимир же, вернувшись в стан свой, разослал глашатаев объявлять: “Нет ли такого мужа, который бы поборолся с печенегом?” И не сыскался нигде. На следующее утро приехали печенеги и привели своего мужа, а у наших не оказалось. И стал тужить Владимир, посылая по всему войску своему, и пришел к князю один старый муж и сказал ему: “Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он дома остался. С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился на меня и разодрал кожу руками”. Услышав об этом, князь обрадовался, и тут же послал за ним, привели его к князю, и поведал ему князь всё. Тот отвечал: “Князь! Не знаю, могу ли я с ним схватиться, но испытайте меня: нет ли крупного и сильного вола?” И нашли могучего вола, и приказал он разъярить вола; возложили на него раскаленное железо и пустили вола. И побежал вол мимо него, и схватил его рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила рука. И сказал ему Владимир: “Можешь с ним бороться”. На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать “Где же муж? Вот наш готов!” Владимир повелел в ту же ночь облечься в доспехи. Печенеги выпустили своего мужа: был же он огромен и страшен. И выступил муж Владимира, и увидел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками и пустили их друг против друга. И схватились, и удавил муж печенежина руками до смерти. И бросил его оземь. И кликнули русские, и побежали печенеги, и гнались за ними русские, избивая их, и прогнали. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того и назвал его Переяславлем, ибо перенял славу отрок. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже. И возвратился Владимир в Киев с победою и со славою великою»[59].

Эта история дает пример социальной мобильности, когда представитель «среднего слоя» – свободный общинник, ремесленник-кожемяка, был за воинскую удаль возвышен князем до уровня «великого мужа».

Важно, впрочем, понимать, что социальный статус в Древней Руси не был формализован. Он манифестировался комплексом трудноуловимых признаков. Это типичная ситуация для обществ, находящихся в острой фазе переходного состояния.

Подобным образом структурировалось новое российское общество в «лихие девяностые». Возникла, например, характерная для той эпохи группа «новых русских». По каким критериям общество определяло, относится ли человек к этой категории? Прежде всего, конечно, «новые русские» – это были «новые богатые», нувориши. Но не всякого богатого человека можно было назвать «новым русским». Например, всемирно известный виолончелист и дирижер Мстислав Леопольдович Ростропович, дирижер и художественный руководитель Национального симфонического оркестра в Вашингтоне – человек небедный. Его благотворительный фонд оказывал помощь детским больницам и пр. Но никто не назвал бы его «новым русским».

Другой возможный критерий – это занятие бизнесом. Но и этот критерий не является определяющим. «Челнока», возившего в больших сумках товары из Турции на российские рынки, «новым русским» тоже никто бы не назвал.

Как же определяли «нового русского»? Как было сказано, актуализировался комплекс критериев. Это и видимое богатство, и вовлеченность в новую для той эпохи сферу бизнеса, и специфическая манера одеваться (пресловутые малиновые пиджаки, шокировавшие бывших советских граждан, привыкших к серо-черной гамме одежды). Важной была даже манера поведения, сочетавшая в себе купеческий размах и «блатную распальцовку» (т. е. набор поведенческих паттернов, связанных с уголовно-тюремной культурой). Всё это в комплексе сигнализировало со всей очевидностью: перед нами «новый русский». Ошибиться было невозможно, хотя статус этот не был никак зафиксирован. Очевидно, подобным образом человек Древней Руси отличал в людской толпе «нарочитого мужа».

Выше «нарочитых» общинников стояла дружинная верхушка: князья и бояре.

В изначальные времена в славянских языках слово «князь» обозначало старейшин-родовладык. Такое значение сохранило это слово и в современном болгарском языке. О древнем употреблении этого термина напоминает и обычай, сохранявшийся в русских деревнях XIX в., – именовать жениха князем, а невесту княгиней: они готовились стать основателями нового родового отростка – семьи. Как главный человек в роду князь брал на себя и функции жреца, священного защитника своих родичей. В чешском и словацком языках слово «князь» до сих пор означает «священник».