Ключ от незапертой двери

Поезд громадным удавом полз сквозь леса и поля куда-то на север. Лежа на привычной верхней полке, Василий лениво и безучастно смотрел за окно и представлял, что все, что проплывает мимо вагона, уже вобрано в себя огромным ползучим чудовищем, сожрано им, пережевано, как человеческие судьбы, переварено до состояния кашеобразного месива, навсегда погребено в недрах громадного, беспощадного желудка. За хвостом чудовища не оставалось ничего, кроме безнадеги. Впереди, куда еще не добралась его алчная, широко открытая пасть, еще теплится жизнь, новая, неизведанная, но вряд ли счастливая.

Впервые за последние годы Василий был рад, что так и не женился. Ссылка в маленькую, забытую богом деревню в Вологодской области касалась его одного. Его политическая неблагонадежность, которую он так долго скрывал под личиной настоящего коммуниста, как сказал на допросе следователь, разбирающий его дело, не могла нанести ущерба жене и детям, поскольку у него их не было.

Вера, конечно, всплакнула по поводу его отъезда, но отправиться с ним не предложила. Да он бы и не согласился. Эта женщина, так и оставшаяся чужой, ночами согревала его постель, но в сердце оставался холод, поселившийся там после известия о смерти Анны.

Он покорно принимал ее жаркие ласки. С благодарностью надевал выстиранное ею белье и съедал приготовленную ею еду, но все это ни в малой степени не напоминало ту семейную жизнь, которая когда-то была у его родителей и о которой в далекой довоенной наивной юности мечтал он сам.

Пожалуй, в том, что его насильно отрывали от Веры, таился огромный плюс положения, в которое он попал. Сам бы он не ушел, жил бы дальше тягучей унылой жизнью, в которой не было ни любви, ни привязанности, лишь жалость, помноженная на все ту же безнадежность.

Он знал, что и Вера его не любила. Он был слишком молод для нее. Слишком мрачен. Слишком непонятен. Его книги на немецком языке, когда-то не возвращенные Битнерам, которые он то и дело перечитывал, она, вытирая пыль, перекладывала с боязливым недоумением. Рассказы об удачных операциях вызывали у нее пугливую дрожь. Вера не терпела не только вида крови, но даже намеков на нее. Она жила с ним как жена, потому что мужик в доме все-таки нужен. Да и дом этот, как ни крути, был его, и хоть Василий и сказал, что не будет предъявлять на жилье никаких прав, когда он вернулся, она молча разрешила ему сначала войти, а потом остаться.

Они жили как соседи, волею судьбы оказавшиеся под одной крышей, и, несмотря на близость тел, так и не породнились душами. Его арест, а потом ссылку Вера приняла как роковую неизбежность. А может, в глубине души, так же как и он, вздохнула от появившегося чувства избавления от обрыдлого ярма совместной жизни.

То, что он уезжал, было хорошо еще и из-за Иринки. За те восемь лет, что они провели под одной крышей, он привязался к девочке, которую считал кем-то вроде младшей сестренки. В дочки ему она, конечно, не годилась, а вот в сестренки – в самый раз.

Сейчас ей было уже шестнадцать, из гадкого длинноногого и длинношеего утенка она вдруг в одночасье превратилась в прелестную барышню с округлыми, очень женскими формами и кокетливым взглядом, бросаемым из-под опущенных ресниц. Этот взгляд, очень взрослый и очень женский, Вася привык различать на фронте. Взгляд был призывным, в этом он уж точно не ошибался. Иринка смотрела на него как на мужчину, а это в его планы точно не входило. Для него она была хоть и чужим, но все-таки ребенком. Так что хорошо, что ему пришлось уехать из Ленинграда, очень хорошо.

То, что его не посадили, а всего лишь сослали, несомненно, было заслугой его недавнего пациента, майора НКВД. На третий день после ареста он вошел в кабинет, где находился к тому моменту уже полуживой Василий, сухо приказал выйти избивавшему его капитану и сухо, коротко, не глядя в глаза, сообщил, что Истомина высылают из Ленинграда и отправляют врачом в сельскую больницу. Село Константиновское, Погореловский сельсовет, Вологодская область.

– Больше ничего не могу сделать, – морщась от дыма своей же папиросы, сказал майор. – Я, конечно, ваш должник, Василий Николаевич, если бы не вы, загнулся бы я от своей язвы, но не могу. И так собой рискую, вы уж поверьте.

– Я верю, – разбитым в кровь ртом ответил Василий. – Спасибо и на том. А деревня – что ж, в деревне тоже люди живут. Хорошо, что врачевать разрешаете.

На сборы ему дали всего один день. И вот, неловко чмокнув Веру куда-то в край уха, он, не оглядываясь, ушел из родного дома, на вокзале сел в вагон и теперь, сидя в брюхе раскормленного поезда-удава, ехал к своей новой жизни.

До цугундера Истомина довела любовь к порядку. Педант и чистюля он был неимоверный, поэтому раз в месяц обязательно наводил порядок в своем рабочем столе, в котором и до этого все лежало строго на своих местах.