Ключ от незапертой двери

Вколов находящемуся в забытье пациенту большую дозу морфина, он звонил из ординаторской то в сельсовет, то в областную больницу, то курирующему здравоохранение начальнику. Вертолет под утро действительно пришел, разбудив всю деревню стрекотом и усевшись на картофельное поле, вот только Марусин отец к тому времени уже испустил дух, и доктор Истомин выглядел так, как будто чувствовал себя виноватым в том, что не смог его спасти.

Марусе было понятно, что Василий Николаевич тут ни при чем. Если и был кто-то виноват, что так случилось, то только медведь, да еще сам отец, подпустивший хищника к себе. Так она и сказала доктору, а он ее обнял и поцеловал в русую головку, от чего она раскраснелась и засмущалась. Доктора к тому моменту она, как и вся остальная деревня, обожала и боготворила.

Спустя пару месяцев она сказала ему, что хочет уехать в город и поступить в медучилище, да только боится, что мать не отпустит. Разговор с матерью Василий Николаевич взял на себя, и снова они о чем-то беседовали за цветастой занавеской, и снова Маруся, как ни старалась, не могла разобрать ни слова, но потом, когда доктор, не попрощавшись, ушел, чуть громче обычного стукнув входной дверью, мать сухо сказала, что Маруся может собираться в город и вообще делать в жизни все, что считает нужным. А она, мать, умывает руки.

В городе Маруся провела четыре года, приезжая домой только на каникулы. До Константиновского было сто километров, а лишних денег на автобус никогда не водилось. Училась она на «отлично», не пропуская ни одного занятия, с азартом осваивая все новые науки и свято стремясь к одной-единственной цели – стать хирургической сестрой и помогать доктору Истомину на операциях. И вот сейчас она возвращалась домой с вожделенным дипломом в кармане.

Ржаное поле давно осталось за спиной, тропинка плутала теперь среди леса, который Маруся знала как свои пять пальцев. Привычно озираясь по сторонам, она нашла четыре крепких белых гриба, которых вполне могло хватить на сковороду, если пожарить вместе с картохой. Грибы она сложила в небольшой полотняный мешочек, который достала из рюкзака. Они предназначались Истомину.

Жил он бобылем, поэтому деревенские хозяюшки со всей округи подкармливали его, как могли, принося в больницу пироги, домашние яйца, белый рассыпчатый творог, козье молоко, лукошко с малиной или морошкой, лук, огурцы и кабачки со своих грядок. Своего огорода у доктора не было, все эти годы он так и жил в больнице, занимая небольшую комнатку, битком набитую книгами, которые он привез с собой.

Местные бабы, особенно потерявшие мужей в войну, заглядывались на высокого статного красавца-доктора с благородной сединой в висках и неизбывной тоской в ясных серых глазах, однако он не обращал на вдовиц ни малейшего внимания. За все одиннадцать лет, что он жил в Константиновском, ни у одной досужей сплетницы не появилось повода посудачить о его личных делах. Он был со всеми одинаково вежлив, когда к нему обращались, слушал внимательно, чуть повернув голову и склонившись к собеседнице, но щедро раздаваемых авансов не принимал и никого из деревенских баб не выделял, даря напрасную надежду. Маруся была уверена, что самые распрекрасные местные красавицы Истомину даже в подметки не годятся, не то чтобы в жены.

Лесок за ее спиной кончился, и теперь она шагала по заливному лугу, покрытому цветущим разнотравьем. Сладко пахло белым клевером, ковер из которого расстилался у нее под ногами. Маруся вдохнула напоенный запахом травы воздух и даже зажмурилась от счастья. Все годы жизни в городе ей не хватало деревенских запахов – луговой травы, проснувшейся под одеялом из ночного тумана реки, свежей, только что выловленной рыбы, которую мужики после рыбалки честно делили на все дома – и себе, и вдовам, оставшимся без хозяина, только что надоенного козьего молока, пирогов с малиной.

Впрочем, так сытно здесь жили только последние годы. Маруся еще отлично помнила послевоенный голод, когда картофельные очистки шли за редкое лакомство, кашу варили из жмыха, а одну картофелину, сваренную в мундире, мать делила на троих.

Уже показалась впереди речка, которую нужно было перейти по тонким хлипким лагам, регулярно сносимым в половодье и устанавливаемым заново всей деревней, затем чуть подняться в горку по влажной после дождя, расползающейся под ногами глиняной дорожке мимо десятка соседских домов и здания начальной школы, в котором Маруся отучилась первые четыре класса. Слева на холме стоял ее родной дом – добротный, двухэтажный, перешедший в наследство от деда, работавшего в колхозе писарем.