Ключ Соляного Амбара

И все это при том, что Александр уже в свои зрелые профессорские годы перепроверил сведения, полученные от соседа по палате в ЦКБ Бориса Леонидовича, о лихом уничижительном мнении поэта Есенина о прозе Пильняка. Как-то случайно в профессорском зале номер один Ленинки открыл заказанную книгу «Минувшее: Исторический альманах». Париж, «Atheneum» 1990, и прочитал у А.И. Тарасова-Родионова:

«Нет, ты не кривись… Спросил я как-то у Пильняка о твоем «Шоколаде»? – «Разве это литература?» – ответил Пильняк брезгливо. И ты, понимаешь, кацо, кто это ответил, это ответил Пильняк, халтурщик, каких не видывал свет. И ты думаешь, он искренно это сказал? Ничего подобного. Его злость взяла, как это появился какой-то там Тарасов-Родионов, о вещи которого спорят, шумят, говорят, перед которым он, Пильняк, уходит в тень. И он тебя возненавидел.

– Ты преувеличиваешь, Серёжа. Мы встречаемся, Сережа и всегда мирно толкуем. И, кроме того, он во всяком случае, художник…

– Кто художник? Это Пильняк-то?! – И Есенин надвинул шапку на глаза. – Да, у него искусство и не ночевало! Он чистейшей воды спекулянт. Ты знаешь, как-то в пьяной компании зашла речь о его творчестве. Это было, когда еще бряцал славой. И он встал, понимаешь ли ты, в этакую позу, задрал ногу на стул и заявил: искусство у меня вот где, в кулаке зажато. Все дам, что нужно и что угодно. Лишь гоните монеты. Хотите, полфунта Кремля отпущу. Ты понимаешь, кацо, ты вдумайся только: «Полфунта Кремля»! Ах, г…о, с…чье, «полфунта Кремля»!

И Есенин с ненавистью ударил о стол дном пивной бутылки. Я никогда не слыхал до этого от Есенина его отзыва о беллетристах и поэтому воспользовался случаем…»

Александр случайно вынул этот листок воспоминаний из папки «исторических материалов» своей спортивной сумки на скамейке кладбища напротив пустого места, где выроют могилу отцу, и почему-то грустно подумал:

«А вдруг, это правда, что Есенин посвятил свои предсмертные стихи не Эрлиху, а Пильняку? Ведь «не ах какие блестящие» эти стихи, но зато берут за душу по одной только причине – потому что последние… Больше других не будет от Сергея Александровича, погибшего в свои тридцать… А у Пильняка, погибшего в свои 43 года на расстрельном полигоне «Коммунарка», ничего уже после «Соляного амбара» не будет… Но как хотелось высказаться и напечататься Борису Андреевичу, когда его в последние год-полтора практически и не печатали… Бог застает человека с известием об аресте и расстреле автора в самый неподходящий момент… Но он высказался о трагедии лишних людей, сотворивших революцию, мечтающих о перманентной революции в мировом масштабе, через образ инцеста и Эдипов комплекс, как троцкист Аким, увидевший, как юродивый музеевед пьет горькую с Голым Человеком, в деревянном образе Христа ли, деревянного чудотворного Николы ли, поднося рюмку к губам то ли деревянного Бога-Сына, то ли к губам деревянного святого чудотворца с мечом и градом в руках…» – так размышлял Александр на кладбище, дожидаясь у положенного номера участка бригадира могильщиков, зная прописную истину любого жизненного соревнования и мероприятия: «Порядок бьёт класс». Он взял в руки еще один листок из «исторической папки», чтобы зачитать фрагмент странной вставки Пильняка в свой последний роман, касающийся Сталина, без упоминания его имени:

«Товарищи стояли на холме над рекою. Далеко на западе – над «европейской Россией» – меркла заря. Ни Климентий, ни Иван не знали, что в те же самые дни, когда приехал Климентий в Шушенское, направляем был в ссылку, только не в Минусинские земли, но в Туруханские, еще дальше на север, к самому полярному кругу – революционер, человек громадной убежденности, громадной воли к борьбе и громадного презрения к царской империи, – тот человек, большевик, который в Сольвычегодской тюрьме пошел сквозь строй – с открытою книгою Маркса. Его поселяли на самом деле в двадцати километрах от полярного круга, и не в селе, а в зимовье, где было всего три избы. Каждый час за ним следил жандарм. Для того, чтобы не умереть, как этого хотела империя, своими руками он сделал себе гарпун, чтобы охотиться за рыбой, и топор, чтобы пробивать лед. Целыми днями ему приходилось охотиться, ловить рыбу, рубить и колоть дрова, топить печь в отчаянном морозе и в полярной ночи, чтобы кормиться и не замерзнуть, не умереть с голода и от мороза. Жандармы следили за тем, как человек не умирает. Империя хотела убить его Арктикой, – он, многажды уже уходивший из ссылок и тюрем, хотел жить, чтобы делать революцию, и – один – он побеждал Арктику…»