Ключ Соляного Амбара

– У меня один близкий друг-фотокорреспондент добился присвоения ему звания «Заслуженный деятель искусства РФ» в «МК» и восстановил против себя почти весь коллектив и главного редактора, пришлось менять место работы. А другой приятель рассказал, что потерял здоровье и последние жизненные силы, необходимые для творчества, собирая рекомендации народных художников, для номинации и избрания…

– Но такова научная и прочая жизнь: хочешь жить…

– …Умей вертеться, – подхватил Александр, – только когда человек много вертится, дар последний распыляется, а талант, если не закапывается самостоятельно, то аннигилируется… Но это вторично, главное, я ценю ваше личное признание моей скромной научной персоны…

– Молодец, так и держи свой курс, авось и оставишь после себя след талантливого исследователя…

– Лучше сказать, сильного независимого исследователя, поскольку независимость в нашем мире стоит очень дорого… И за неё всегда много и достойно платить, чтобы расплатиться с призраками пошлого для новых удачных свершений…

– Призраки прошлого, или скелеты в шкафу, – горько усмехнувшись, пробубнил академик, – почти всегда от излишнего корыстолюбия. Я всегда ратовал за то, чтобы членов академии лишить академических стипендий – и не было бы слоновника при объявлении и заполнений вакансий…

Александр вспомнил этот разговор с директором-академиком на верхней полке ночного скорого поезда, мчащего его в Питер, и от знакового словечка «вакансии» вдруг в душе ожило и стихотворение-посвящение Пастернака Пильняку, и пахнул ландышевый клин из стихов Ахматовой «на память» своему расстрелянному возлюбленному… И моментально вспомнились размышления на кладбище по поводу предсмертных стихов Есенина: не близкий к ЧК Эрлих, а именно «халтурщик и прохвост», троцкист Пильняк вполне мог быть адресатом последнего посвящения Сергея Александровича. Да, любили гонорары, деньги Пильняк, Есенин, Пастернак, Бабель, жизнелюбы и бабники, востребованные революционным и послереволюционным временем….

«А могли бы они писать, творить без гонораров, без денег, просто на голом энтузиазме, не получая за стихи, рассказы, повести, романы ни копейки, издавая «нетленку» за свой счет?.. Вряд ли – держи карман шире… К ним тянулись женщины, любовницы, жены, а этот контингент не тянется к безденежным и бедным… И все же был бы интересен творческий эксперимент: кто с точки зрения высшего разума отвечает критерию природного совершенства, авторы пишущие для гонорарных денег или авторы рожденные и пишущие «не для денег»? Кто более «высшему разуму» и матери-истории ценен – денежные, или безденежные творцы? Надо же, Есенин и Маяковский, обзывающие Пильняка халтурщиком и прохвостом, сами на пределе сил боролись за максимальные «построчные» расценки коротких есенинских строк или за ступеньки лесенки Маяка… Лишь бы читатели по-прежнему или интенсивней «хавали» тексты и не теряли интерес к революционным творениям «властителей дум», не особо разбираясь, кто из них беспартийный, а кто ленинец или троцкист…»

Так размышлял о творцах в полусне Александр, отдавая должное пророческим способностям своего земляка Пильняка с безмерным атеистическим воспитанием, заставившем его лирического героя Андрея Криворотова обозвать в «Соляном амбаре» Бога «Уродом», не поняв триединую сущность Бога, как Бога-отца, Бога-Сына и Святого Духа, увидев в природе родившегося теленка с двумя головами. Заставившего троцкиста Акима наблюдать как музеевед пьет с Голым Человеком, поднося к губам деревянного Христа рюмки с окаянной водкой, сгубившей в России вечной непролазной грязи не одно поколение творцов и пророков… Но ведь не спившийся в непролазной грязи отечества творец до физической смерти поживает несколько жизней, нелепо умирает, и светло возрождается, увидев похороны близких по духу ему родных людей, присутствуя даже на собственных похоронах – идей, надежд, мечтаний – и, оглядывая прошлые жизни, почувствовать живое начало чего-то тайного и невероятного… Ведь Александр знал, что после посещения Эрмитажа, свидания там с копией деревянного Николы Можайского он по приезде домой напишет короткую статью в газету с бодрящим названием «Новая жизнь», а потом письмо директору Третьяковки по поводу освобождения святыни из плена запасников и открытия доступа к святыне на обозрение…

В среду 16 декабря 1998 года в N 151 (11202) газеты «Новая Жизнь» на заглавной странице, под ее названием крупными буквами было набрано «В Москву к Николе Можайскому», а ниже опубликован следующее обращение редакции: