Ключевая фраза

Артем всегда завидовал людям, умеющим спать днем, а Черчиллю – особенно. Тот выходил прямо с совещания, будто для важного звонка, и шел вздремнуть. Полчасика дневного сна – и дожил почти до ста лет при такой нервной работе. Артем днем спал редко, не нравилось. Вот и сейчас после пробуждения опять почувствовал учащение пульса. Вспомнил, что находится непонятно где. То ли в московской больнице, напичканный реанимационными растворами, то ли в психушке, уколотый, как хиппи после фестиваля. То ли в ином времени, во что Артем хоть и старался не верить, но меньше всего получалось. Уж больно все было реалистично.

Прислушался. За окном щебечут птицы, в углу выделенной ему спальни отправляют минуты в прошлое напольные часы, даже для этого времени кажущиеся антикварными.

«Надо встать, – подумал Артем. – Черчилль же как-то вставал и возвращался на совещание. Кстати… Черчилль… Сейчас 1907 год, судя по всем признакам. Сэр Уинстон уже давно родился. Может, ему как-то позвонить? Хотя… Как? Куда? Телефон? Есть ли вообще телефон? Откуда? Телеграф есть. У Черчилля его точно нет…» Рука Артема машинально поползла к тумбочке за смартфоном с мобильным интернетом, откуда он обычно получал информацию на интересующие вопросы.

«Черт!» – Артем выругался вслух и одернул руку. Никакого смартфона быть здесь не могло, а рядом с кроватью украшал интерьер обычный стул, хоть и весь резной. Артем встал и подошел к окну. Мысли метались, сердце по гулкости ударов явно выигрывало сражение с антикварными часами. Артем открыл окно настежь и вдохнул свежего воздуха полной грудью.

– Проснулись, голубчик? – раздался голос Кони откуда-то снизу. – Спускайтесь в сад. У меня есть вам что сказать весьма важное.

Каховский был рад этому дружескому тону: во всяком случае потихоньку он сможет выяснить, что происходит с ним на самом деле. Артем спустился вниз, где Кони ожидал его, стоя среди розовых кустов и обмахиваясь белой шляпой, словно веером.

После пары пустяковых вопросов о самочувствии Кони вдруг спросил:

– Я же вам рассказывал о моей поездке в Охту?

Заметив недоуменный взгляд Артема, Кони хитро улыбнулся.

– Дорогой Сергей Аркадьевич… Простите… Доктор предупредил меня, чтобы я не стеснялся повторять вам уже ранее сказанное, чтобы память быстрее вернулась. Да… Летом 1877 года я свез Достоевского по его просьбе в колонию малолетних преступников на Охте, за пороховыми заводами. Уж очень она его интересовала. Изначально колония была разделена на собственно колонию (земледельческую) и приют. Во главе колонии и приюта стояли разные люди-педагоги, с различными взглядами на воспитание детей. Вследствие этого там образовались как будто две маленькие страны, разделенные канавкой. В одной малолетние преступники почти не чувствовали над собой твердой власти и, образуя нечто вроде суда присяжных, сами определяли вину товарищей в случае их проступков. И, надо сказать, судили строго, но справедливо. В другой части существовала осязательная дисциплина, и наказания налагались руководителем. В одной все хозяйственные работы делали сами дети, а старшим разрешалось курить. В другой – работали наемные слуги, а курение запрещалось. Получалось, в одной колонии господствовали руководительство и наставничество, а в другой – указание и приказание. Представляете, как отличались питомцы этих колоний?! Вот Федор Михайлович, со свойственной ему тягой к глубокому изучению психологии души, туда и поехал. Надо сказать, детей он заворожил. Слушали его не как пришлого проверяющего, а как друга. Когда уезжали, дети окружили извозчика, на которого мы садились, и кричали Достоевскому: «Приезжайте опять, непременно приезжайте! Мы вас очень будем ждать!» Ехали обратно, Достоевский задумался и говорит: «Не нравится мне их церковь! Не церковь, а музей какой-то. К чему это обилие образов? Для воздействия на душу нужна всего лишь пара строгих изображений, как строга должна быть вера и суров долг христианина. Да и напоминать они должны мальчику, попавшему в столичный омут и успевшему в нем загрязниться, далекую деревню, где он в свое время был чист… А тут какая-то расфранченная итальянщина… И привычка говорить им “Вы” тоже не нравится. По-господски как-то, холодно. Притворно. А им чего притворяться? Пока они дети – не притворны ни в хорошем, ни в злом».

Артем слушал и не понимал, к чему Кони вспомнил эту историю. Кони, будто подслушав его мысли, прищурился и сказал:

– Это я к тому, что не стоит нам притворяться. Вы ведь не отсюда, я прав, Сергей Аркадьевич? Или как мне вас величать?

– Я вас не понимаю, Анатолий Федорович, – Артем постарался улыбнуться.

Кони взял Артема за руку и твердым голосом проговорил:

– Я вам упрощу задачу понимания. Я знаю, что вы не местный. И совершенно точно не Сергей Аркадьевич, несмотря на внешнее сходство. Просто расскажите честно, что помните последнее перед встречей со мной в больнице. Не думайте, что это розыгрыш, или сон, или что вы свихнулись, это было бы слишком просто… Рассказывайте!