— Нам всего выгоднее, чтобы сербские войска немедленно шли на Софию и парализовали левый фланг турецкой армии, — тоном, не терпящим возражений, заявил Николай Павлович, обращаясь непосредственно к дяде князя Милана Катарджи, который возглавлял белградцев. — Я прошу передать от меня Милану и Ристичу, что если Сербия не сделает того, что я сказал, а именно, не двинет своё войско на Софию в ближайшие двенадцать дней, то я от Сербии отказываюсь — наотрез! Я — неизменный её защитник. — Игнатьев твёрдо знал, что только война в одну кампанию давала возможность России избежать вмешательства Европы.
— В таком случае, — с самым наивным выражением лица начал препираться Катарджи, но взгляд Игнатьева был столь красноречив, что он незамедлительно умолк.
— В таком случае, — вместо него заговорил Николай Павлович, чувствуя, как в жилах закипает кровь, — историческая миссия княжества более не существует. Рано или поздно Сербия поплатится за своенравие и будет захвачена Австрией. Лучше ей совсем не трогаться и сидеть смирно, нежели опоздать к тому святому дню, когда мы станем биться за Софию. Или вы явитесь на помощь лишь тогда, когда мы станем трактовать о мире?
Игнатьев не отступал от прежней своей политической деятельности, хотя и в малой «гомеопатической дозе». Ему претило куковать в тени, быть на вторых ролях. Он ещё в молодости понял: без треволнений жизнь скучна, а скука его утомляла.
Катарджи отправился в Белград.
Но если сербы колебались, то румыны вели себя подло. После сдачи Гассана-паши Криденер предложил им занять Никополь, что могло значительно облегчить им переправу через Дунай, а самому со всем своим девятым корпусом двигаться в сторону Плевны. Румыны этого не сделали и сильно повредили нам, задержав девятый корпус в Никополе. Тогда им предложили взять у нас турецких пленных. Но румыны, испугавшись мстительности турок, отклонили этапирование пленных в Бухарест под тем предлогом, что сами собираются «переправляться в бой» и что служить этапными командами для наших пленных они считают унизительным занятием.
Когда великий князь Алексей Александрович посетил Никополь, то войсковой хирург девятого корпуса обвинял румынских докторов в том, что они отказывались пользовать и лечить наших солдат. По этому поводу Александр II сделал строжайший выговор Карлу Румынскому, и тот обещал произвести следствие.
Четырнадцатого июля наши драгуны из отряда Гурко перехватили Ямбольскую железную дорогу в двух местах на ветке, которая вела в Филиппополь и Карабунар.
— Воображаю панику в Стамбуле, — сказал Николай Павлович, заговорив во время завтрака с Милютиным. — Теперь бы идти да идти! У меня руки чешутся, глядя, что стоим на месте и теряем золотое время.
Заметив его воинственное настроение, Дмитрий Алексеевич предложил ему командование корпусом.
— Готов, — живо ответил Игнатьев, — если государь прикажет.
Государь не приказал.
— Ты нужен мне для мира, а не для войны, — объявил Александр II и попросил не возвращаться больше к этой теме. — Все твои битвы, «крестник», — за столом переговоров.
Когда прибыл адъютант от Криденера и передал, что турок в Плевне собралось до семидесяти тысяч, Николай Павлович едва не застонал от острого предчувствия беды.
— Что они там делают? — с невольным возмущением задался он вопросом, уверенный в том, что озвученная цифра намеренно преувеличена старым воякой, чтобы оправдать предстоящие потери.
— Они деятельно укрепляются и ежедневно усиливаются, — с самым простодушным видом ответил адъютант и, наскоро перекусив в столовой, заторопился назад.
Игнатьев схватился за голову. После взятия Никополя генерал-лейтенанту Криденеру надо было как можно быстрее занять практически никем не защищаемую Плевну. Ещё двадцать пятого июня сотня казаков ворвалась в город, но была выбита на следующий день передовым полком Осман-паши. Первоначально этот султанский воевода имел семнадцать тысяч хорошо обученных солдат при тридцати полевых орудиях, и войско его находилось в Западной Болгарии. Плевна, считай, была у нас в руках. Исходя из этого, начальник штаба Действующей армии генерал-лейтенант Непокойчицкий четвёртого июля послал барону Криденеру телеграмму, предписывающую «двинуть тотчас для занятия Плевны казачью бригаду, два полка пехоты с артиллериею». Криденер молчал. Пятого июля телеграфист вторично отстучал приказ. Ответа нет. Выждав ещё сутки, Непокойчицкий отправил третью телеграмму: «Если не можете выступить тотчас в Плевно со всеми войсками, то пошлите туда немедленно казачью бригаду Тутолмина и часть пехоты».
А турки в это время не дремали. Отмахивая каждый день по тридцать три версты, армия Осман-паши за шесть суток преодолела двухсот километровый путь и заняла Плевну, тогда как отряд Криденера бездарно топтался на месте, в сорока верстах от города. До июля Плевна укреплений не имела, поскольку с юга, востока и севера её прикрывали господствующие высоты, на которых турки установили орудия.