Ключи от Стамбула

— Сергей Петрович, — обратился он к лейб-медику, давая тому возможность вникнуть в вопрос по существу, — всё дело в том, что впереди зима. В главной квартире, кажется, забыли, что на Балканах в сентябре выпадет снег. Переходить их будет трудно. Даже очень.

Глава XIV

На другой день Игнатьева стало знобить. В висках стучало, сердце бухало, как после быстрого подъёма в гору. «Значит, прилив к голове, — сразу подумал он, — был первым приступом назойливой, несносной, местной лихорадки». Несмотря на слабость, Николай Павлович решил пересилить болезнь: отходиться, принимая в то же время aconit вместе с ipeca. До полудня он держался, а потом сильный жар сбил его с ног. Пульс дошёл до ста. Его осмотрел Боткин и уложил в постель.

— Температура за сорок, пульс — сто двадцать. Пароксизм может быть долгим, поэтому я назначаю вам хинин и никакого aconita!

Сергей Петрович прибегал к Игнатьеву по пять раз на день и просил не озабочивать себя политикой. Позже он сказал, что Николай Павлович бредил, в полный голос разговаривал с царём, главнокомандующим, военным министром и Адлербергом, выявляя ошибки, предупреждая о последствиях и указывая на способы действия.

Хотя Боткин ревниво оберегал Игнатьева от посетителей, не пуская к нему никого, пока был жар, все выказали больному большое участие.

Все товарищи генерал-адъютанты, свита его величества и «константинопольцы навещали Николая Павловича, но им было запрещено толковать с ним о положении дел. Адлерберг, Суворов, Милютин заходили к нему неоднократно. И, наконец, в три часа дня, когда Николай Павлович вздремнул, его посетил государь. Игнатьеву даже помстилось, что он снова бредит.

— Ваше величество, да Вы ли это? Боткин говорит, что я во сне толковал с Вами и великим князем Николаем Николаевичем.

— Я, я, — с улыбкой подтвердил Александр II, сел около постели и долго беседовал, встав лишь тогда, когда Игнатьев начал с жаром говорить о необходимости выйти из сложившегося положения и о том, что Кавказ — подвздошина России. — Кавказ надо беречь! И всем, кто тянется к нему, нужно давать по рукам. Сначала по рукам, а потом под зад коленом.

— Вижу, что я растревожил тебя, — сказал государь, поднимаясь со стула, — успокойся и думай лишь о собственном здоровье. Набирайся поскорее сил. Господь милостив — всё поправится.

От этих благожелательных слов в болгарской хате, куда поместили Николая Павловича на время болезни, как бы сразу просияло, и он тотчас по уходу его величества написал письмо родителям.

Спустя четыре дня, Боткин осмотрел Игнатьева, поздравил, что селезёнка и печень не увеличены, и выразил уверенность, что лихорадка больше не вернётся.

— Пароксизмов опасаться нечего. Пейте красное вино, нагуливайте аппетит и возвращайтесь в строй, — посоветовал ему Сергей Петрович и, видя недоумённый взгляд Игнатьева, шутливо погрозил: — По рюмке в день.

По его небрежно-снисходительному тону, Николай Павлович понял, что легко отделался. Болезнь могла бы протекать гораздо хуже.

Флигель-адъютант полковник Григорий Александрович Милорадович доставил ему длинное письмо от Екатерины Леонидовны и от детей, и сказал, что Церетелев собственноручно взял в плен турецкого полковника и теперь ездит на его лошади — арабском иноходце.

Поблагодарив Милорадовича за письмо и написав жене о том, что он избавился от лихорадки, Николай Павлович прокатился с Дмитрием в коляске за реку Янтру. После болезни ему захотелось подняться на гору и подышать другим воздухом, нежели в треклятой Беле, где всё было пропитано падалью, миазмами и нечистотами. Игнатьев считал, что в гигиеническом отношении хуже места во всей Болгарии не было.

Когда вернулся, к нему наведались князь Суворов и генерал Вердер, сидевшие в гостях довольно долго. Суворов сообщил, что через два дня главная квартира переходит в Горный Студень, куда отступили отбитые от Плевны войска.

— Это в тридцати верстах от систовского моста, — уточнил князь, а генерал Вердер, мундир которого украшал прусский орден Чёрного Орла, сказал, что румыны заняли Никополь и двигают свою тридцатитысячную армию для совместного действия с нами. — Сербы так же начнут на этих днях, — сообщил агент австрийского Генштаба.

Николай Павлович невольно усмехнулся. Для канцлера, тормозившего эти диверсии, они придутся, как после ужина горчица.

— А что на Кавказе? — спросил он у Суворова, заметно горбящего спину.

— С Кавказа ни слова, — угасшим голосом, как бы с усилием, ответил внук легендарного деда, — зато Рущук на наших глазах укрепляют, так что едва ли мы его возьмём без боя.