Клопы (сборник)

Я заглянул в трещину – никакой знакомой за перегородкой не было. Вообще через конторских я знал за Терентием слабость, что он, например, всегда брался за шапку и накидывал пальто и чуть ли уже руки не засовывал в рукава, стоило его обдуть проходящей юбкой, или он видел сокращение мышц через эту юбку – будь то даже на совещании у Пиночета, когда секретарша разнесла чай и уходит, – он все порывался уйти с ней, так что даже на укоризненные слова о том, что ситуация сложная и как ее изменить, отвечал, что никак, кроме как изменить может женщина. Поэтому и насчет знакомой я воспринял тогда как гиперболу – а сейчас думаю, что она могла и пригнуться там за столом или брякнуться на пол вдоль раскладушки.

– Я с самого начала подозревал, – говорил Терентий, шагая из угла в угол и тряся пальцем, – что тут что-то не так. Где не сведется баланс – у меня на это чутье! Брат ты мой. – Он стал писать пальцем на запотевшем стекле: – Р – С, – Рождение – Смерть. И все? Но где же тут логика? Что же – никого нет? Как же так? Надо перевернуть: С – Р. Так как мы есть. Все ж таки. Нас не было, да, но вот же мы. Подожди, это не все! Для общности баланса объединяем с первым… Здесь ставим штрих, а вот это следует растянуть: С… С, так как здесь, в середине, присутствует некий процесс… Обозначим его – как? Ну-ка?

– Фэ, – сказал я, имея в виду Фурье.

– Правильно! Некий процесс спанья, обозначаемый нами Фэ: Р – С… Ф… С – Р' – Рождение – Смерть… Смерть – Рождение штрих; а вот здесь вот – Фэ – Фам! Вот оно! Шерше ля фам! Вот что мы упустили! Вот же вокруг чего шар-то голубой, понимаешь, вертится!

– Но с чего ты взял, что моя знакомая должна спать с Ипатом?

– А все дело в том, – тут он подошел ко мне и повернул мою голову к свету. Выпятив губу, он рассматривал меня так и эдак. – Все люди в чем-то похожи… Это как деньги! Как капли в бане! Поэтому у них и знакомые одни и те же!

– Как одни и те…

– Всеобщий эквивалент! Только у него вот тут такие – как медные пятаки!

– Подожди, не все сразу. Как зовут его знакомую?

– Так же, как и твою: в данный отчетный момент – Лиза К.

– Подожди, – сказал я, сев на кровати, – я еще не понял, что это нам дает… Но как же так получилось?

– Гносеология этого такова, – и Терентий стал излагать, ходя и расплескивая лужу на полу.

Если даже уж обезьян тянет к образованию (отбрасывая долгопятов), и если женщины тоже люди (отбрасывая робустный тип), то разумно предположить, что их тянуло не к какому-то субъекту, а к образованию как таковому. В рамках такой гипотезы все было ясно и беспредельно. Терентий, пристававший к ним в коридорах, чувствовал себя как часовой, зашедший за свою караулку и вдруг увидевший далеко во все стороны света. Далее они все-таки останавливались, разевали рот и начинали метаться («Как вектор Омега между действительной и мнимою частями», – выразился Терентий, изобразив это руками в воздухе.), после этого иногда попадали к нам – в результате многократного переотражения от стен, т.е. дисперсии в темноте («и всегда после этого плакали»), – но в основном к Ипату.

Это произошло и с той пресловутой бабой, которая, едва дождавшись 1 сентября, бравировала в грязи без трусов с полевыми цветочками, как Марчелло Моретти без маски с завязками.

Я тут же поставил себя на место женщин, как они живут среди этих ублюдков, и мне стало так жалко их существования, что я поверил Терентию всей душой.

– Я даже боюсь, не хватил ли он через край со своим образованием, – сказал Терентий.

Потому что когда они падали на его раскладушку, у них разом отшибало всю память – это, конечно, могло быть опасным. Возникало какое-то поле амнезии и распространялось всепобеждающе.

– Даже я! – признался Терентий.

Даже Терентий, стоя в коридоре и грустно глядя в замочную скважину, сам начинал приседать и приплясывать, а один раз, не выдержав, бросился сломя голову и помчался, что есть мочи, к невропатологу, зажав рот руками. Многие видели его бегущим и останавливались в недоумении. Подбежав к кабинету на исходе сил, он распахнул дверь и выпалил:

– Та-да-да-дам!.. Та-да-да-дам!.. – и, в бессилии поводя руками ото рта и вокруг всего, – что это за… Что это, доктор?!

– Это судьба стучится в дверь к глохнущему Бетховену, – ответил Енароков, глядя поверх очков.

Замолчав внезапно, Терентий огляделся вокруг. Он стоял посреди комнаты.

– Фу, как стало тихо, – вздохнул он. – Фу, как хорошо…

Я также в недоумении оглядел свои руки, ноги и самую дверь – и поймал себя на том, что стою почему-то у самой двери и что самое главное после всего изложенного, действительно, как ни странно, бытие и небытие как бы отодвинулись на второй план.

– Даже в ушах заложило, – сказал Терентий и потряс одно ухо.

– Подожди-ка, – сказал я, возвращаясь обратно и садясь на кровать, – кроет. Кроет-то она кроет, и действительно кроет, но кто кроет? Терентий? Прислушайся: это же не симпатия кроет!

– Симпатия, – сказал Терентий.