Клопы (сборник)

Я взял книгу про Марчелло Моретти, открыл ее на том месте, где голый зад, вгляделся в него пристальней… Действительно, мне стало казаться, что этот зад больше походит на мой, чем тот, в «Танатологии». Ну да… С чего я взял? Вот же я! Вот же мой зад!

– Не может быть, – сказал я, захлопывая книгу.

Как-то что-то не стыковалось. Мы замолчали.

Не знаю, о чем думал Терентий. Впрочем, не помню, о чем думал я сам. Могу лишь предполагать, что мысли наши, первоначально шедшие в одном направлении, постепенно разошлись, так что каждый стал думать о чем-то своем.

Терентий нарушил молчание первым.

– Тяжелый пошел, – сказал он.

Я посмотрел на него в недоумении, и мне понадобилась не одна минута, чтобы соотнести эти слова с дребезжанием стекла, и тогда я понял, что он имеет в виду пролетающий над Чугуевом самолет.

– Так я что хочу сказать, – начал я.

– Конечно, ты прав, – сказал Терентий. И положил руку мне на плечо. – Никакая это не симпатия. Какая же это симпатия? Это антипатия! Брат ты мой…

Я почувствовал, как горячая краска стыда заливает мое лицо.

– Нет! Небытие-то кроет симпатия, – сказал Терентий, но все дело в том, что антипатия тут же кроет ее самое.

– И отсюда вся неприязнь, – сказал я, закрывая лицо ладонями. – Фу, какой срам. – Фу-у… – Я даже упал на подушку, впрочем, тут же поднялся. – Срам-то какой! Надо сейчас же пойти извиниться.

– Сейчас единственное, что надо – это не наломать дров, – остановил меня Терентий. – С чем мы придем к нему? С пустыми руками?

– А у тебя нет ничего?

– В том-то и дело, – он сел на стул. – Я же только теперь все понял. Надо хотя бы что-то, я не знаю, наметки платформы! А иначе же мы вернемся на круги своя.

* * *

Нота Бене.

Пусть не подумают, что нам не известны иные вещи. Что вдумчивый муж обязан погладить жену свою и пожелать ей спокойной ночи, до того как впадать в сон, оглашая пространство храпом, и т.д. и т.п.

Мы сознаем все величие женщин, равно как и тот факт, что они все понимают. И никчемность такой жизни, и тщету нежности среди этих ублюдков, а если не могут сформулировать и выговаривают только простые слова – то виной тому худое питание, промозглая сырость и отсутствие марок. Да! Лиза К. не могла выговорить «Гегенбауэр», «оверштаг», «Гогланд», а выговаривала только какие-то кубики, например:

– Его я люблю, а без вас жить не могу.

То есть мы выступаем важным подспорьем… Или взять эту чертову бахрому. Как же мы намучились с ней… (Она ей снилась.) Как только мы эту метафору ни трактовали. Елей ресницы и прочее… Казалось – стоит проникнуть в нее, в бахрому, поблуждать в ее тайниках – и мы найдем ключ ко всем тайнам Бытия и Чисел. И что же? Когда оказалось, что это хреновина из желтых ниток для панталон из журнала «Отто – просто здорово», у нас возникло сопение из носа…

По отношению к кому? к этим ублюдкам? может быть, к немцам? Как бы не так! – к ней же, Лизе К., нашей знакомой.

Свозить бы ее за рубеж, задать хорошего корму, накупить этой чертовой бахромы! Но нет марок. И карандаш ломается, рвет бумагу – в результате начинает казаться, что антипатия кроет небытие.

На самом деле антипатия падает перед нами, как бетонная плита на наше промозглое бездорожье, и мы отшатываемся от неожиданности и начинаем разглядывать обляпавшую нас грязь. А если подойти к ней, попытаться поднять ее, эту плиту? Там бездны.

Мы с Терентием поднимали. И видели бездны. Было желание кинуться, забыть про этого Коха…

Но как вдумчивый муж не включает свет, какие бы мысли ни пришли ему в голову, – так и нам да позволено будет не освещать иные вопросы.

Сейчас мы сознательно выносим эти вопросы за скобки – как сказал Валентин Павлов, ударив двумя ребрами ладоней по столу. Потому что записки наши могут быть предназначены детям – остальные поколения, считай, уже списаны – и как бы наше косноязычие не нанесло тут вреда.

Мы ограничимся лишь кратким перечнем заведомо ложных версий.

Первая: прямохождение преходяще. Мы как бы уже устарели.

Терентий, помню, как шел тогда с книгой, так и сел.

Выходило, что в будущем человек опять будет двигаться не на двух. На четырех, но эрогенными зонами кверху (ранняя версия), или вот как дельфин. Дельфин важен еще и тем, что разговаривает не словами, а щелчками и звуками, вылетающими непонятно откуда – как и общались они с Ипатом, оставаясь наедине.

Далее: Г-стратегия.

Есть К-стратегия – вся эволюция двигалась по ней, к увеличению мозга. И когда уже почти дошли, когда уже у гориллы течка стала раз в шесть лет – человек-то как раз отделился и пошел назад, к Г-стратегии. А на том конце очень много яиц. У устрицы, например, за сотню миллионов.

– О-о! – стонал я в подушку, – как же так…

Наконец, мы докатились до того, что топор он взял, чтобы отрубать крайнюю плоть, из соображений гигиены.

Ну, и довольно. После этого пришли холода.

* * *

Все же неравнодушная у нас эта природа…

Налетел белый снег… Мы высунули в форточки свои горячие головы… Снежинки садились и таяли… Воздух проникал в грудь… И мало-помалу все эти гадкие тезисы вышли из наших душ и развеялись подобно угару.