Клопы (сборник)

Я опустил глаза вниз и увидел клеенку. Зеленые клетки, лужицы воды, золотистые коробочки тополиных почек… Все поползло – ветер подул, двинулись тени…

– Казнить и идти вперед! Или миловать и запнуться на полдороге. Александр Иванович Герцен.

И у самого уха:

– Русский интеллигент.

Я скосил глаза. Ипат обнимал топор. Все тело мое обмякло, хотя в мозгу я и думал, что убийство быть не может со мной.

– Да здравствует темнота! – крикнул я. И зажмурился. Сам не знаю, зачем. Я хотел крикнуть: «Борьба с темнотой».

Пронесся гул. Публика не одобряла. Я стал открывать глаза – и тут весь мир кувыркнулся. Я даже подумал, что голова моя отлетела. Но это вся доска вместе со мной опрокинулась вниз лицом. Я вгляделся в жука, подползшего к выпуклой капле… И вдруг почувствовал просочившуюся каплю мочи. Задержав ее, я опять вернулся обратно и успел подумать, что для него эти пузыри – как связки воздушных шаров. Бух! Бух! Бух! – бухало сердце.

– Да что же это такое! – вдруг крикнул кто-то из толпы.

Ипат поскользнулся и оперся об меня локтем.

– Что происходит? – раздался опять тот же голос.

– Безобразие, – подтвердил другой.

Задрав голову, я увидел: некий увалень перелезает через ограду. Это и был Кох, как впоследствии выяснилось. Следом за ним перелезала моя знакомая, Лиза К. Провожая его взглядом, я поворачивал голову, пока не приложился к доске щекой.

Когда, вскочив на помост, он сдернул колпак с Ипата, тот отшатнулся и захлопал глазами – как инопланетянин, с кругами загара на бледном лице. Я думал, что Кох звезданет ему промеж глаз.

Но Кох закричал:

– Ты что делаешь?! Ты же… Эти дырки-т… Ты… т… Пот… Ты же не видишь ни хрена! Это. Где? Дай сюда! – Ипат протянул топор. – Это п… Ты соображаешь башкой?

Размахнувшись, он бросил топор в кусты и, топчась в своих мятых штанах, опять обратился к Ипату. Тут на шею последнему, сияя от счастья, бросилась Лиза К.

Кох развязывал меня, а они обнимались. Она говорила, что из сердца у нее что-то выливается, а то еще: «Мне с тобой хорошо, как в ванной» и «Ты ласкаешь меня, как вода». И вытирала слезы об его грудь. Потом он ходил, расстегивая пиджак, и все видели отпечатки туши.

А я еще, идя по помосту – ноги были как деревянные, – оступился и, падая, грохнулся аж за оградой, пролетев все промежуточное расстояние в полусогнутом положении. Публика одобряла. Вспоминая об этом, Лиза К. потом мне сказала, что я был «какой-то не мастеровой».

* * *

Остается рассказать, как собственно умер этот несчастный – по выражению прокурора.

О прошлом его я не знаю. Пишут в газетах, что прошлое было обыкновенное. Что он прошел путь от простого корректора до редактора стенгазеты. Видимо, это так.

Мы шли с Епротасовым в половине восьмого. Епротасов был в форме. В восемь, к началу танцев, он должен был возвратиться в парк. Он то и дело посматривал на часы. Был молчалив. Я, впрочем, тоже.

Двигаясь таким образом, мы вышли из Неводчикова на Семашко и уже должны были расстаться.

Он похлопал меня по плечу:

– Ну что, маляр? Терпи! Не поддавайся апатии! и т.д.

Тут мы увидели этого Коха. Со своей стенгазетой под мышкой, он топтался у дома № 77. Он не мог совладать с кодовым замком. Тогда только начали вводить это новшество.

Мы с Епротасовым уже почти разошлись, когда Кох закричал:

– Лиза! Откройте! Да что вы там!

Мы невольно остановились. Кох, объясняя, пробормотал:

– Главное, ведь сама же… Зачем тогда назначать… – и, обернувшись, стал колотить в дверь. – Лизанька! Лиза! Это я!

С той стороны вдруг раздался стук.

– Лиза, – сказал Кох по инерции.

– Чего? – ответил какой-то диковинный голос.

– Э… Кто там? – спросил Кох.

– Я мышка. А ты кто?

Опешив, Кох замер. Потом хотел пнуть ногой – как вдруг увидел – и мы с Епротасовым тоже, – что из-под двери течет тонкая красная струйка.

Кох убрал ногу, сделал шаг назад – потом бросился с кулаками:

– Откройте, вам говорят! Вы что там делаете, подлецы?

Дверь тотчас отворилась, оттуда вышел давешний парень в тельняшке. Мне бросились в глаза его руки: они были все в чем-то красном.

– Чего тебе надо, мужик? – спросил он.

– Но… Это 77-й дом? Мне здесь назначено. В половине восьмого…

– Щимо! – раздался тот самый диковинный голос, и на Коха вышел еще один – колченогий и узкоглазый.

Мы с Терентием долго разбирались, что за слово он произнес, и сошлись на том, что это не что иное, как «чмо» – ругательство, смысл которого неясен, вообще значит «слабак», говорят еще «чмо болотное», «человек Московской области», интеллигент вообще.

– Мужик, ты видишь, никого нет? – спросил этот, в тельняшке.

– Никто не отвечает, – возразил Кох, – однако, я полагаю…

– Щимо пиредыполагает, а пилавсостав ырасыполагает! – закричал косоглазый, при этом вдыхая в себя воздух и расширяя глаза – насколько это вообще позволяло.

Тут из-за первых двух вышли еще двое.

Один со словами:

– Убивать и жечь! Резать, больше ничего не поможет!

А второй со словами:

– Какой базар? – пошел прямо к Коху.