Клыки Доброй Матери

— Я не вижу, чем вы заслужили быть избранными, — продолжил Уту, и холоднее горных вод был его голос. — Можно ли оставаться богом, если люди, что идут за тобой, столь глупы? Вы низвергнете любого бога, просто служа ему. Кажется, я справился бы лучше, если бы рассчитывал только на себя! Вы упустили щенка и девку, но нам нельзя потерять старого пса. Ослепите его, чтобы не мог уйти, когда вы опять забудете, что вам велено за ним следить!

— Милосердия! — воскликнул Бахари, воздевая руки. — Разве я не ушёл бы, если бы хотел? У нас один путь, и я верен тебе, о Великий, о вечно юный!

— Так будешь ещё вернее. О, ты будешь верен мне, старый пёс, и если просишь о милости, я окажу тебе милость: сам исполню приговор. Дайте его сюда!

Бахари толкнули в спину. Он упирался, но не мог противостоять этим людям. Я видел, как он обернулся, блеснув глазами, как открыл рот, чтобы звать на помощь — и осёкся, увидев рядом своего человека. Человека, который теперь помогал его держать. Разбитые губы шевельнулись.

— И ты! — воскликнул Бахари, упираясь ногами в землю, и выгнул шею. — И вы!.. Предатели, ничтожества! Великий Гончар лепил вас на исходе дня, и глины не хватило на честь!

— Кто там говорит о чести? — выкрикнул Йова из-за чужих спин. — Неужто ты?..

Я поднял руку. Мне трудно было решить, как поступить, и всё совершалось так быстро. Из последних сил я поднял руку, но Уту уже держал ладонь на плече Бахари.

— Вы верите не в богов! — захрипел тот. — Вы глупцы — ты глупец, Йова…

Уту сдавил ему горло, и так, удерживая одной рукой за шею, а другой за плечо, заставил пятиться — он, который был на полголовы ниже Бахари.

— Старший… Брат…

Я не услышал слов. Угадал по движению окровавленных губ, по отчаянному блеску молящих глаз. Я протянул руку, но они уже стояли на самом краю над обрывом, на камне, мокром от дождя. Бахари, откинувшись назад, едва сохранял равновесие; он не мог отступить и на шаг, он ещё не упал лишь потому, что Уту держал его.

— Назад, вы все, — велел Уту, не оборачиваясь. — Если хоть кто-то вмешается, если хоть кто-то скажет, чтобы я его отпустил — о, я отпущу…

Он вскинул руку, в которой не было ножа, и я увидел, как вытягиваются когти. И было что-то ещё, что увидел со своего места один Бахари — и подавился криком, и таким был этот крик, что люди рядом со мною вздрогнули. Я увидел Хасиру в толпе: она пробилась вперёд и стояла, облизывая губы.

Бахари ещё кричал, когда когтистая рука легла на его лицо и медленно, очень медленно двинулась. Он кричал, когда Уту одним движением отшвырнул его в сторону и назад, себе за спину, к людям, к жёлтым пятнам огней. Он кричал — с плечом, растерзанным когтями, он поднял ладони к лицу, со страхом касаясь ран, и кровь на лице, искажённом болью, мешалась с дождём. А Уту всё стоял, глядя вниз с обрыва, и видна была только его спина — слишком прямая юношеская спина под золотой тканью.

Потом он обернулся.

— Вот что бывает с теми, кто видит слишком много, — сказал он, склоняясь к Бахари, и голос его был почти ласков. — Хочешь узнать, что бывает с теми, кто говорит слишком много?

Тот не ответил ему, только стонал, раскачиваясь, и всё трогал руками лицо, будто надеялся, что тьму, в которую он теперь погрузился навеки, ещё можно стереть, сорвать, как чёрную пелену, если бы только нащупать край.

— Что вы стоите? — так же ласково спросил Уту, склоняя голову и глядя на людей. — Что же вы стоите, если я послал вас вниз?

И таким холодом веяло от его взгляда, от его слов, от него самого — даже дождь, казалось, обходил его стороной, боясь замёрзнуть, — возражений не прозвучало. Люди, которых он выбрал прежде — их было около двух десятков, — поспешили уйти. Я только надеялся, что они, стремясь поскорее исполнить приказ, не нагонят Нуру с её спутником.

Бахари пополз по земле. Я отступил на шаг, но он будто чуял, где я стою, и схватил меня за ногу грязной рукой.

— Ты обещал, — забормотал он, раскачиваясь. — Ты обещал, ты обещал…

Я не мог отойти, и он прижимался ко мне, и кровь и дождь текли по его лицу вместо слёз. Тёмная долина шумела, и люди молчали, и многие скалились, как звери, когда загоняют жертву.

— Целитель! — позвал Уту. — Иди сюда, займись его ранами. Теперь, когда с нами нет Светлоликого, я не знаю, на что нам его работники и зачем вести их с собой. Хоть ты будь полезен.

Человек, дрожащий от холода и страха, подошёл и вместо того, чтобы увести Бахари, сел рядом. Он больше смотрел на Уту, чем на того, кому должен был помочь. Бахари трясся от рыданий и отталкивал его рукой — а я стоял, стоял над ними всеми, над всей их жаждой и болью, и не мог отстраниться, — и вдруг подумал с тоской: а ведь я всегда отстранялся. Благословляя, касался пальцем лбов, но не вслушивался в слова жалоб и просьб. Ведь я знал, так хорошо знал, каковы могут быть печали младших детей, — я думал, что знаю всё и ничего нового не услышу.