Клыки Доброй Матери

— Что вы делаете? — закричал кто-то. — Нельзя убивать пакари!

Но его заглушили другие крики:

— Хо-хо, лёгкая добыча!

— Зря стрелу истратил. Их, вон, руками брать можно!

— Устроим привал?.. Разводите костры, а мы добудем мясо! Кто со мной?

Я приказал им остановиться, я молил, но они не послушали. Они хватали зверей и разбивали им головы о камни. Пакари, визжа, укрылись в норах, и всё же не меньше четырёх десятков были убиты. Кочевники со смехом бросили их тела у костра.

Какую беду я принёс в эту долину!

— Кто выступал против? — спросил Йова, и его тяжёлый взгляд остановился на одном из людей Бахари, простом работнике в серых одеждах. — Ты? А на что ты нам нужен теперь, когда Светлоликого нет? Может, погнать тебя в пропасть?

Работник задрожал и упал на колени.

— Смилуйся! — воскликнул он, воздевая руки. — Но пакари нельзя убивать, это правда. Кто запятнает себя его кровью, будет проклят навеки!

— А, — сказал Йова. — Так садись и разделывай туши. Или пойди и прыгни вниз. Выбирай, и быстро!

С усмешкой он швырнул нож к ногам работника. Тот застыл с мольбою в глазах, а после обвёл взглядом людей, но не нашёл поддержки. Уту следил за ним, сощурившись; люди Бахари отвели взгляды.

— Вы совершили зло, — сказал я. — Зверей нельзя было трогать. Предайте их земле…

— Ты умолчал, Сафир, что идти придётся долго, — своим вкрадчивым, мёртвым, негромким голосом произнёс Уту. — Ты умолчал, и взятых припасов не хватит на всех. Хорошо, мы оставим зверей в покое и больше не тронем, но тогда все люди наместника должны будут прыгнуть со скалы. К чему нам два десятка лишних ртов? К тому же, они не присягнули мне на верность.

Я вытянул руку, но раньше, чем успел хоть что-то сказать, поднялся шум.

— Прими нас в число своих братьев, о Великий, о вечно юный! — один за другим закричали воины и работники, проталкиваясь к Уту и падая перед ним на колени. — Возьми нас к себе, мы будем верны!

Ещё один схватил с земли нож и зашипел на работника, вкладывая рукоять ему в пальцы:

— Звери уже всё равно мертвы! На, на, разделывай их! Или хочешь погубить себя, да и нас заодно?

Работник подтянул к себе убитого зверя и, помедлив ещё один, последний миг, взялся за дело; по щекам его струились слёзы.

Бахари стоял, опираясь на мой локоть, и часто дышал. Он жадно вслушивался, а потом хрипло захохотал.

— Разве они не ненавистны тебе, о Старший Брат? — спросил он негромко. — Эти черви, готовые на всё, на любое предательство? Если бы я жил столько же, сколько ты, должно быть, я тоже окаменел бы и не желал ни с кем говорить!

— Есть и другое, — сказал я ему. — Есть любовь. Есть те, что помогут тебе найти эту любовь в своём сердце…

— Их мало, — горько ответил он, — так мало, и Великий Гончар забирает их слишком рано!

А Уту, воздев руки, уже назвал людей новыми братьями, и они взревели от радости, поднимаясь с колен. Долго ещё в долине слышались только эти крики.

И стелился дым костров, стекая вниз и смешиваясь с туманом, и жарилось мясо, и люди смеялись и говорили, говорили и смеялись, и Великий Гончар видел всё, потому что небо сегодня осталось ясным. И я руками выкопал яму, а потом обошёл людей и собрал всё, что осталось, все объедки и кости, и предал их земле. Мне помогал тот работник. Он молчал и не смел поднимать глаза, и тихо отошёл, когда мы закончили. Я слышал, как над нами потешаются, но эти неразумные слова не могли меня задеть.

Мы поднялись ещё выше. Всё холоднее становилось, и кочевники дышали с трудом. В тот час, когда дневные труды Великого Гончара подходят к концу и он больше не поддерживает огонь в печи, мы пришли туда, где земля меняется с небом.

Первые остановились. Идущие следом наткнулись на них, и послышались крики. В голосах звучало недоумение.

Мы стояли на самом краю, а дальше, зыбкое, как туман, под ногами лежало гаснущее небо — и серые скалы нависли над головой, подрагивая и мерцая, и очертания их растекались.

— Куда ты завёл нас? — воскликнул Йова. — Как одолеть эту пропасть?

— Идите за мной, — сказал им я, им всем. — Шаг в шаг, и смотрите под ноги.

Бахари привязали верёвкой к моему поясу, и я ступил на небо.

Я шёл, погружаясь в него то по грудь, то по колено, и ноги мои встречали не туман, а твёрдый холодный камень. Дорога была наверху; если смотреть в отражение, поймёшь, куда идти, но я никому о том не сказал. Я не хотел, чтобы они сумели вернуться.

И от этого сердце моё болело.

Люди молчали; все разговоры утихли, и слышалось только дыхание и размеренные шаги, да порой шёпот и испуганный вскрик — и камень, сорвавшись, со стуком летел вниз.

Мы преодолели уже середину пути, когда кто-то вскрикнул тревожно, и что-то упало тяжело, тревожа камни. Тут же крик подхватили многие, и Бахари вздрогнул за спиной, натягивая верёвку, которой мы были связаны.

Я обернулся.