Клыки Доброй Матери

Люди шли, как было велено, след в след. Они торопились и устали, и многие несли поклажу на плечах. Кто-то, пошатнувшись, задел жердями соседа, и тот оступился, толкнул другого, вцепился в его плечи, чтобы устоять — и устоял, но какой ценой! Я видел в отражении, как падает вниз поклажа, как срывается в бездонную пропасть человек; я слышал последний короткий крик, в котором был страх — и крик оборвался ударом, а позже удар повторился, но больше уж человек не кричал.

Все застыли.

— Итше! — окликнул Йова, приложив ладони ко рту. — Откликнись! Ты жив? Мы сбросим верёвки!

— Нет, мы пойдём дальше, — возразил Уту. — Мы не станем останавливаться из-за того, кто не сумел удержаться на ногах! Туда ему и дорога.

— Он наш брат!

— Три десятка людей впереди тебя, Йова, и больше семи десятков позади! Ты хочешь держать их всех на этой тропе? Скоро погаснет день. Кто ещё должен погибнуть из-за твоей глупости? Разве живые братья тебе не дороже?

Люди зароптали, никто не хотел стоять. Йова смотрел, стиснув зубы. Он ничего не ответил на эти слова и только ещё раз крикнул, отчаянно, с последней надеждой:

— Итше! Итше, брат мой!

— Взгляни наверх, — сказал я ему, нарушив обещание, которое себе дал. — Взгляни, и увидишь тропу и нас на тропе, но только не увидишь брата, оттого что пропасть эта бездонна. Мне жаль. Он не спасся.

Йова долго стоял, запрокинув голову — все мы стояли в молчании, пока Уту не велел идти дальше. Ночь встретила нас на другой стороне, в открытом ветрам ущелье, где цепкие кустарники впились в подножия скал.

— Если не останавливаться, когда мы дойдём? — нетерпеливо спросил Уту, подходя ко мне. — К середине ночи? К утру?

Хасира стояла за его спиной молчаливой тенью. Весь этот долгий день она была там, за его плечом, и больше не смеялась, и не смела поднять глаза, и не проронила ни слова. Лицо её так и оставалось закрытым.

— Нескоро, — помолчав, ответил я. — Лучше переждать ночь.

Они решили остановиться.

Я солгал. Я знал: мой город там, на холме, за белыми вратами — может быть, в двух сотнях шагов от границы света последнего костра, — но силы мои иссякли. Я боялся, и сердце моё билось так громко, так часто и больно — я весь превратился в биение сердца; я не мог идти, не мог сделать и шага.

Я видел ущелье — но вот голоса глохли, и другие голоса звучали, далекие, звонкие; горели костры, или я видел дрожащий свет факелов? Кто-то шёл, кто-то шёл во тьме…

«Что они сделали? — горько спросил кто-то. — О, что они сделали!»

Юноша — я знал его — наместник стоял на коленях и держал в руках жёсткий щиток со спины пакари. Отблеск огня плясал на его лице. Слёзы текли по щекам, и он не стыдился их. Мальчик стоял рядом, хмуря тёмные брови, но не плакал.

Я видел, как маленький зверь подходит к ним — осторожно, по шагу, и всё-таки слишком смело после всего, что случилось в этой долине. И я видел, как юноша опускает руку ему на спину, и эта спина не больше ладони.

Огни задрожали: люди шли. Зверь остался. Он привстал и издал визг, полный неясной тоски.

«Возьми его!» — сказал мальчик.

«Нет, не время», — с сожалением ответил юноша, оглядываясь.

Но зверь заспешил за ним, крича — тоже совсем юный, может быть, потерявший мать этим утром. И я видел, как юноша остановился.

«Да возьми же его!» — сказал мальчик.

«Он выбрал тебя. Не отказывайся», — сурово прибавила женщина, которую я не видел.

И юноша подхватил зверя, и на лице его я увидел такое светлое счастье, что и сам стал счастлив на миг. Но эти огни померкли, и то, что я видел — или то, что мне снилось, — исчезло.

На каменистой почве возводили шатры. Люди переговаривались, и делились припасами, и допивали последнее вино в память о погибших братьях, а я сидел, закрыв глаза. Но и сквозь опущенные веки, сквозь ночную тьму я видел город — теперь он тоже бился, как сердце, он звал к себе, и чёрные руки деревьев тянулись, чтобы обнять меня в последний раз. И я потянулся навстречу — встать я не мог, но позвал и потянулся всем тем, что во мне, всей памятью и болью, не моля о прощении, потому что прощения мне не было.

И перед тем, как тьма взяла меня, я увидел на чёрной ветви зелёный лист.

Глава 28. Перед битвой

В час, когда огонь в печи Великого Гончара только-только разгорелся и отблеск его упал на грубые и обветрившиеся, похожие на обломки замшелых стволов, макушки гор, женщины кочевников пришли туда, где земля меняется с небом. Их вела Марифа, и это она велела не останавливаться и идти всю ночь. И всю ночь они шли сквозь стылое безветрие, и рокотали бубны, разгоняя сон, и тускло горели факелы.

Фарух не уснул бы и так. Слишком много всего ему подарила судьба в последние дни: нежданных союзников, и зверя — он так прижимал к себе сумку, будто спящий там пакари был отлит из золота, — и ту ночь, разделённую с девушками из дома забав. Поно хотел узнать, как это было, но Фарух не стал говорить, только улыбался этой своей новой улыбкой, улыбкой того, кому теперь открыто чуть больше. Поно досадовал, хотя пытался не показывать этого.