Клыки Доброй Матери

Юноша, похожий на него как брат, опустился на колени и склонил голову.

— Прости меня! — сказал он, и голос его дрожал, дрожал так сильно, что он умолк и не мог продолжать.

— Простить, после того, как ты выдал себя за меня? Ты помогал Бахари, предателю, в его чёрном деле! Ты хотел моей смерти…

— Я не хотел! — вскричал юноша. — Этого я никогда не хотел!

— Погоди, — вмешался Поно. — Он же пришёл с мореходами, привёл их сюда. Как это вышло?

— Ты прав, — помолчав, согласился Фарух, но ни голос, ни взгляд его не смягчились. — Говори, трусливый пёс, как дороги предательства завели тебя сюда, и не смей ничего утаивать.

— Меня растили орудием, но в том не моя воля, — молящим голосом произнёс юноша и, подняв голову, поглядел снизу вверх. В глазах его блеснули слёзы. — Я не хотел тебе зла…

— Не хотел, так убил бы себя, если ты мужчина, а не трус, и если ты верен своему правителю. Почему ты здесь, а не с Бахари?

— Мы смогли убежать, я и девушка. Дудочка говорила ей, что делать — но этого я не понимаю и не могу объяснить. Мы дошли до Пелая, там отыскали наместника. Я повёл мужчин сюда.

— А девушка? — перебил его Поно, вглядываясь в людей и не веря, что Нуру бы ещё не вышла к нему. — Она с вами?

— Осталась на корабле.

— А! — сказал Поно и даже рассмеялся от облегчения. Это последнее, что его тревожило — то, что Нуру на той стороне, с теми людьми. Но если она не здесь, если она в безопасности, значит, всё сложилось так хорошо, как он и помыслить не мог!

В это время дым уже рассеялся. Чёрный Коготок поднялся и теперь глядел на Марифу с кривой усмешкой. На лбу его блеснул мокрый след — белая, жидко разведённая глина, — и он уже потянул руку, чтобы её стереть, но Марифа поймала его ладонь и строгим голосом сказала несколько слов.

Она кивнула ему, и этот суровый мужчина, давно переживший пору юности, но лишь теперь обретший имя, на чужих берегах и по странному для него, торопливому обряду, кивнул ей в ответ и пошёл к своим людям, чтобы подготовить их к битве.

Он отдавал приказы. Повинуясь им, лучники сели у края ущелья, затопленного упавшим небом. Пятеро собрались вокруг вождя и кивали, слушая. Потом Чёрный Коготок обернулся к женщинам и указал им на тропу, ведущую вниз по широкому склону.

— Хочет, чтобы мы ушли? — спросила одна из кочевниц, опираясь на деревянное, грубо сработанное копьё. — Скажите ему, мы умеем биться, и мы не отступим. Это наша битва, и битва более давняя, чем он думает!

— Наши мужчины вскормили зло, — поддержала её другая. — Это битва чести, битва искупления, и это нам решать, брать ли его с собой!

Марифа объяснила. Чёрный Коготок не был доволен, но понял. Он кивнул нехотя и сказал: пусть держатся позади. Его люди пойдут первыми и расчистят дорогу.

А в том, что кочевники постараются не пустить их на ту сторону, никто не сомневался.

Чёрный Коготок подошёл к краю, не боясь, что его достанут стрелой. Кочевники на той стороне уж точно заметили мужчин, но говорить не пытались. Они тоже готовились к битве.

Ещё трое встали рядом с вождём и о чём-то заговорили негромко, глядя через провал, а в это время пятеро опустились на землю за их спинами. Первый прополз между ног, отыскал тропу, отсюда невидимую, и скоро полностью скрылся в туманном небе, так похожем на настоящее. За ним осторожно двинулся второй, и Поно, который хотел спросить, когда же начнётся битва, лишь теперь понял, что она уже началась, и откроют её эти пятеро.

А они незаметно исчезли — никак не увидеть, близко они или уже далеко, и не услышать, потому что женщины взяли бубны и затянули песнь, мрачную, грозную песнь о битве, и крови, и смерти. А мужчины стояли наизготове, обнажив мечи, и каждый лучник наложил стрелу на тетиву. И в песне совсем не говорилось о победе, и Поно лишь теперь подумал, что женщинам, пожалуй, любой исход не подарит радости. Там, на той стороне, ждали сыновья и братья, и, может, возлюбленные, если только кочевники знают любовь.

Он оглянулся: и девушки из дома забав стояли тут, каждая с копьём. Даже та, молчаливая, с остриженными волосами, и та, которую прежде звали Звонкий Голосок, пока он сам не дал ей другое имя: Дамира.

— Уходите! — сказал он, лишь теперь испугавшись. — Сойдите ниже! Вы же не станете сражаться?

— Станем, если придётся, — твёрдо ответила одна из девушек, полногрудая, с такими длинными ресницами, с таким — даже теперь! — томным взглядом чёрных глаз, что её можно было представить лишь на узорном ковре среди мягких подушек, но не тут, на каменистой широкой вершине, среди ветров и туманов, с плохо оструганным колом в руках. — Мы станем сражаться за Марифу — мы обязаны ей жизнями, — и сразимся в память о Мараму, потому что он был добр к нам. А ещё, — и она поглядела на Фаруха, — мы бьёмся за нашего наместника, и мы защитим его любой ценой. Лучше вы сойдите ниже, младший братец!

Фарух усмехнулся и легко, концами пальцев погладил пакари, что устроился теперь на его груди, как ребёнок, примотанный к телу полотном, и с любопытством глядел вокруг.