Князь Святослав

– Нам, владыка, мстит не только наша заносчивость и самомнение, проявленные покойным Фокой, но также всеобщее бездонное невежество относительно всего того, что касается варварского мира, который нас окружает. Варвары – для нас только низшая порода людей. Однако она, эта низшая порода, сокрушила Рим и грозит гибелью Второму Риму. А мы даже языка варваров не знаем и когда ищем соглядатаев для засылки в стан противника, то опять же обращаемся за помощью к болгарам или к тем же руссам, состоящим у нас на службе. А варвары, усвоившие наши нравы и язык, легко сходят у нас в столице за ромеев. Вот она, наша хваленая дипломатия.

Наступило суровое молчание. Царь нахмурил брови. Замечание паракимонена содержало намеки на оплошность василевса. Он насторожился.

– Я сделал все возможное, что мог сделать смертный в моем положении, – недовольно произнес Иоанн Цимисхий. – При вторичном появлении руссов в пределах Болгарии я тотчас же отправил к князю послов и обещал заплатить ему полностью то, что посулил ему Никифор. За захваченные города, за потери в войне, за пленных, но он, мерзавец, запросил с меня столько, сколько дать я ему не в силах.

– Однако сейчас мы готовы дать ему даже то, что дать не в силах, – заметил Василий кротко. – Только бы взял… Только бы не отказался от нашей дани…

– Отчаяние родит и свое решение, – перебил его Цимисхий резко. – Сейчас совсем другое дело. Сейчас нам деваться некуда. И задача наша предельно ясна. Усыпить его бдительность, выиграть время, а самим отчаянно готовиться к войне. Нет у нас другого выхода: или война, или смерть.

– Есть иной выход! – вскрикнула Феофано, появляясь в дверях.

Все молча склонились перед нею. По-прежнему она поддерживала свое величие наивозможным блеском. До сих пор, хотя и потеряв правовое положение царицы, она все же придерживалась прежнего этикета. Когда проезжала по улице, то четверо вельмож следовали за ее парадной колесницей пешком. Одевалась как царица и держалась как царица – повелительно, величаво.

Она ступила на середину зала и только подняла руку, как сразу, кроме василевса и паракимонена, все застыли в священном благоговении. Широкая, ослепительно белая нижняя одежда с узкими рукавами и оторочкой из разноцветных камней делала ее воистину прекрасной. Мантия пурпурного цвета, украшенная золотым шитьем, оранжевые башмаки обшиты золотом. Роскошная диадема, унизанная драгоценными каменьями, вся сияла и лучилась. Никто, кроме этой порочной женщины, не умел так обольстительно и торжественно носить царскую одежду. Живописно украшенный бриллиантами шарф охватывал плечи и спускался концами спереди и по спине. Это было воплощенное великолепие. И даже изувер-монах на смог превозмочь своего невольного восхищения, и коричневую сморщенную кожу на его пергаментном иконописном лице осенило какое-то подобие вынужденного благоговения.

– Есть другое решение вопроса, сановник! – с очаровательной улыбкой произнесла она, наслаждаясь впечатлением, произведенным на государственных мужей империи. – Я сама пойду в стан варварского князя и повторю подвиг Юдифи, если столь неискусны и робки мужчины, не могущие найти выход из создавшегося положения, и перевелись в Ромейской империи знатные дамы, умеющие повторить то, что так прекрасно выполнила высокородная еврейка. Напомню вам, как это было. Когда иудеев осадил Олоферн, военачальник Навуходоносора, царя вавилонского, и городу грозила гибель из-за недостатка припасов, красавица вдова ушла в стан врага, пленила военачальника и после исступленных ласк и объятий во время сна отрубила его голову и принесла ее в родной город. Войска врага растерялись, и иудеи, произведя вылазку, малыми силами одержали победу.

Это было очень красивое сказание, и оно в устах столь же обольстительной, сколь легкомысленной любовницы василевса пленило своей непосредственной наивностью. Все оживились, повеселели, и паракимонен сказал:

– Нет уж, такой небесный ангел, как ты, Феофано, не должна подвергаться риску. Разве не найдется в государстве знатной ромейки, которая сможет повторить так же подвиг Юдифи? Военачальники, да и все мы воспользуемся этим воистину мудрым и спасительным советом.

Феофано одарила всех своей очаровательной улыбкой и так же величественно и торжественно удалилась. В этой испорченной женщине таилась какая-то притягательная сила. Феофано, как все ромейки, любила слушать богословские споры во время изысканных трапез, ввязывалась в беседы ортодоксов и еретиков и вполне была убеждена, что она самая умная женщина на свете, а ее советы спасают государство. И не зря так думала: заурядный, но одержимый страстью может убедить лучше, чем искусный в речах, но бесстрастный. И сейчас, напомнив этим прозаическим, погрязшим во лжи и интригах синклитикам о подвиге легендарной Юдифи, она считала, что выполнила свой долг и спасла отечество. И как только она ушла, так сразу воцарился мрак казенного благочиния и духоты.

– Я бы хотел все-таки знать, ваше преосвященство, твое мудрое мнение по интересующему нас вопросу, – обратился Иоанн Цимисхий к патриарху.