Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

И потянулось время заточения. Прошли, может быть, сутки — Сильвестр и Гермоген не знали, и им показалось, что о них забыли. Они нашли в углу подклета солому, сели на неё и задремали, приходили в себя, когда над головой раздавались шаги по каменным плитам. Пленники больше молчали. Иногда Сильвестр, страдая от бессилия, ругался, и сквозило в его голосе удивление:

— Теперь никто не скажет, что я ведун: себя не защитил.

— Крепись, сын мой, враги ещё не совсем одолели нас. Будем уповать на Господа Бога, и он не оставит нас в беде.

Иногда Гермоген шептал псалмы:

— «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его. Кто изречёт могущество Господа, возвестит все хвалы Его. Блаженны творящие суд и хранящие правду во всякое время. Вспомни о мне, Господи, в благоговении к народу Твоему; посети меня спасением Твоим...»

Однажды, кажется, к вечеру, так показалось узникам, они услышали голоса, и среди польской речи до них донёсся детский русский говор. Сильвестр узнал голос Ксюши. Сердце его забилось в тревоге, мелькнула дикая мысль о том, что ляхи добрались до Данилова монастыря, схватили там Катерину и Ксюшу и привезли в Кремль, дабы бросить вместе с ними в заточение.

Но нет, дверь в подклет открылась, и на пороге появилась Ксюша со свечой в одной руке и узелком — в другой.

— Дедушка, батюшка! — крикнула она и бросилась к ним. — Мы всё ведаем с матушкой, вас заточили!

Гермоген привлёк девочку к себе.

— Благослови, душа моя, Господа! Господи Боже мой, Ты давно велик! Ты облечён славою и величием!

— Ксюша, доченька, где матушка? — спросил Сильвестр.

— Она ходила к князю Мстиславскому. Матушка просила за меня, чтобы пан пустил к вам. И князь ходил к Гонсевскому.

— А что же князь Мстиславский не пришёл? — спросил патриарх.

— Ведомо мне, дедушка, своё: он с холопами пожарище в Китай-город не пускает. А матушка теперь на Кузнецком мосту у пушечников, дабы знали они, что тебя, дедушка, спасителя нашего, в тюрьму посадили. — Ксюша развязала узелок и выложила на хустку хлеб, мясо и другое брашно. — Ешьте, дедушка, батюшка, вы голодные. А как ноченька настанет, я уведу вас отсюда.

* * *

В этот же предвечерний час по Кузнецкому мосту, по Тверской и по другим улицам, ещё не охваченным пожаром, ходила Катерина и вещала о том, что ляхи схватили патриарха и бросили в подвал.

— Ратуйте, христиане православные, первосвятителя Гермогена! Берите оружие, идите скопом на Кремль!

Катерина шла из улицы в улицу. Её огненно-рыжие волосы развевались на ветру, словно пламя факела, на неё все обращали внимание, все слушали, а она беспрестанно призывала москвитян спасать патриарха, спасать Россию от поругания. И горожане забывали о своей личной беде, о том, чтобы спасать скарб, животину от пожара, они сбивались в ватаги и спешили к стенам Китай-города и там вступали в схватку с ляхами. В первый день силы поляков были значительнее. И они выходили за стены Китай-города и отгоняли ополченцев до самого пожарища, охватившего многие улицы Белого города. Но отряды москвитян пополнялись каждую минуту, каждый час. Голос Катерины уже звучал близ монастырей. И все монахи, которые могли держать оружие, покидали свои обители, вступали в ряды ополченцев. Восемь мужских монастырей во главе с Донским и Даниловским отправили под стены Китая своих воинов, дабы спасти патриарха всея Руси.

«В следующие дни резня продолжалась, — писали в те горькие часы летописцы, — жизнь в Москве сделалась невозможной. В жестокий холод несчастные жители столицы разбрелись по окрестным деревням. На улицах Москвы во время пожара и резни погибло до семи тысяч москвитян. Наконец в великий четверг Гонсевский принял депутацию из нескольких граждан, которые поручились, что всё население снова присягнёт Владиславу, если поляки прекратят резню и отпустят патриарха. Тогда он, Гонсевский, согласился прекратить избиения. В знак покорности москвитяне, принявшие этот договор, должны были носить особый холщовый пояс. Любили москвитяне своего первосвятителя и шли ради него на унизительные жертвы. Но Гонсевский не выполнил своего обещания. И сражение вспыхнуло с новой силой.

Вскоре в Москву пришла весть о том, что к ней подошло тридцать тысяч Казаков под предводительством известного московского партизана Прозовецкого. Смелый атаман сразу вступил с поляками в бой. Но натиск Прозовецкого был отражён уланами гетмана Струся. Однако поляки недолго тешили себя успехами. В понедельник на Пасхе к Москве подошла стотысячная ополченческая рать со всех северных и восточных городов и весей. Выжженная, опустошённая, Москва молчаливо ждала своих освободителей. И вновь разгорелись бои за Кремль, за Китай-город. Но эти бои были долгими и трагическими. Из Польши на помощь осаждённым подходили свежие силы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ЗАТОЧЕНИЕ ПАТРИАРХА