Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Ещё звучал голос Плещеева с высокого места, а за стенами Кремля началось движение. Там тоже услышали послание Лжедмитрия, долетавшее на кремлёвские стены и башни, проникающее в прикрытые ворота.

— «Драгоценная кровь лилася! Но жалею о том без гнева...» — услышал дьякон Николай, посланный патриархом на площадь. — «Уже судьба решилась! Города и войско мои! Дерзнёте ли вы на брань междоусобную в угодность Марии Годуновой и её сыну? Им не жаль России: они не своим, а чужим владеют; утопили в крови землю Северскую и хотят разорения Москвы!»

И выдохнули едино горожане: «Не дадим!»

— «Вспомните, что было от Годунова вам, бояре, — продолжал Плещеев, — вам, воеводы, и все люди именитые: сколько опал и бесчестья несносного...»

В сей миг Гаврила Пушкин в озноб вошёл при жаре-то июньской. «Не те слова шлёт Митя, не те! Не читать бы их. Да где бояре, воеводы, люди именитые?»

И народ не принял этих слов. Ни к чему они ремесленнику и служилому, ни к чему холопу с подворья Сабуровых. Терпели опалу бояре, воеводы да дьяки думные — знать, справедливо: за измены в пользу ляхов, литовцев и шведов. И про дворян, про детей боярских слушали горожане без усердия, а злостью наливаясь. Но была и радуница в послании Лжедмитрия, которая заставляла народ внимать Науму Плещееву.

— «А вы, купцы и гости, сколько отягощались? Мы же хотим вас жаловать беспримерно, в течение дней мирных и тихих. Дерзнёте ли быть непреклонными? Но от нашей царской руки не избудете!..»

«Ежели бы царской?! — воскликнул в душе дьякон Николай. — Знал же я тебя, окудника-расстригу!» И снова прислушался.

— «Иду я и сяду на престоле отца моего, иду с сильным войском, своим и литовским, ибо не только россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнью. Самые неверные ногаи хотели следовать за мною: я велел им остаться в степях, щадя Россию».

— Да он же устращает нас, сей Гришка Отрепьев! — воскликнул митрополит Крутицкий Геласий, который слушал Плещеева с паперти собора Покрова-на-Рву.

Так оно и было, потому как Лжедмитрий знал: будут непокорные.

— «Страшитесь гибели, временной и вечной, — звенел голос Плещеева, — страшитесь ответа в день Суда Божия: смиритесь и немедленно пришлите митрополитов и архиепископов, мужей думных, больших бояр и думных дьяков, людей воинских и торговых бить нам челом, как вашему царю законному!»

Последние слова Наума Плещеева прозвучали ещё в полной тишине. А близ кремлёвской стены, у торговых рядов, на крыше рубленого ларька, возник Богдан Бельский — драная борода, покинувший место ссылки в Нижнем Новгороде вскоре же, как узнал о смерти Годунова.

— Слушайте, россияне! — крикнул он. — Города и войско поддалися без сомнения не ложному Дмитрию. Он приближается к Москве. Будем ли стоять против его силы за ненавистных Годуновых, пожирателей державной власти? Для их спасения предадим ли Москву пламени и разорению?

Но не спасём ни их, ни себя сопротивлением бесполезным. Зову вас прибегнуть к милосердию Дмитрия! Зову вас очистить Кремль от ненавистных годуновских клевретов! Зову приготовить место и трон законному царю! — И Богдан спрыгнул с ларька на руки своих холопов.

Всё, что случилось потом, было подобно стихийному бедствию: народ валом двинулся в Кремль.

Дьякон Николай сей же миг побежал в Успенский собор, скоро же рассказал патриарху о том, что увидел и услышал на Красной площади.

— Теперь они подвигнулись и ломятся в Кремль...

Иов слушал торопливую речь Николая молча. Да и что он мог сказать в ответ, понимая суть события до крайности. Он подумал лишь об одном, о том, что боярин Наум Плещеев огласил приговор Годуновым, приговор юному царю Фёдору, всем его приближённым. И всё же Всевышний побудил патриарха к действию. Он попытался пробудить мужество в боярах, в дворянах, в служилых людях, которые находились в соборе, он стал призывать их с амвона:

— Дети мои, Гришка Отрепьев прислал своих послов на Красную площадь. Идите и уймите их! Да тут ли боярин Семён Годунов?

— Видим его! — крикнул кто-то.

Увидел боярина Семёна Годунова и патриарх, сурово произнёс:

— Что же ты бездействуешь? Ты же царёв телохранитель! Где твои рынды? Где кустодии? Где твоя власть над ними?! Именем Всевышнего повелеваю!..

Но боярин Семён Годунов угнул свою седую голову и ничем не выразил былой готовности постоять за родную государеву кровь. После смерти племянника Бориса он сник, растерял свой пыл и ярость, постарел до дряхлости и покорился судьбе. Вскоре же она пришла за ним: он был отправлен в ссылку да в Переславле-Залесском «ненароком» задушен слугами Лжедмитрия.

— Не слышу твой голос, боярин Семён, — напомнил о себе патриарх.

Однако было уже поздно что-либо сделать в защиту государя и всех, кто был близок к Годуновым.