Книга домыслов

Я уселся на стул, который стоял напротив стула отца. Кухонный стол навсегда останется столом отца, хотя со дня его смерти минуло уже лет десять. Мне не нужно было закрывать глаза, чтобы представить отца сидящим там, где сидит сейчас Дойл, и ожидающим возвращения мамы. Он никогда бы в этом не признался, но я-то все понимал.

Мне было девятнадцать, Эноле – четырнадцать. Отец стал первым мертвецом, которого мы видели в жизни. Налитые кровью глаза уставились в газету, которую он так и не дочитал до конца. Энола, вернувшись из школы, застала отца таким. Удар. Крошечный кровеносный сосуд закупорился, а затем лопнул. Впрочем, отец уже был наполовину мертв после маминой смерти.

Мы не плакали, когда увозили тело.

Энола сидела на диване, скрестив ноги в виде буквы «V», и смотрела через окно на воды пролива. С тех пор сестра оставалась единственным человеком, который знал, как мы жили после его смерти, как готовили стейк по папиному рецепту, вспоминали, как отец отвешивал нам подзатыльники… Только она знала, насколько глубоко наше одиночество.

– Я тебя ненавижу, – сказала мне тогда сестра.

– Знаю.

– Я ненавидела его.

Мы оба уставились на стену, на которой обозначились контуры будущей трещины.

– Я тоже его ненавидел, – сказал я.

– Что происходит? – спросила она.

– Я позабочусь о тебе, – пообещал я.

Дойл и я смотрели в окно, а Энолы и след простыл. Приятель моей сестры покусывал большой палец. Я только сейчас заметил, что его ногти, как и мои, были обгрызены дальше некуда.

– Далеко она не сбежит, – сказал я. – В Напаусете нечего делать в эту пору.

Мне следовало бы ему растолковать, что любые отношения с моей сестрой неизбежно включают в себя вот такие внезапные срывы. Из-за татуировок мне трудно было смотреть на него, не вспоминая о часах добровольной боли.

– Кстати, сколько тебе лет?

– Двадцать четыре.

Мне казалось, что мы ровесники. Я бы дал Дойлу лет тридцать или, возможно, чуть больше.

– Должен спросить, что у тебя с моей сестрой?

Я специально не употребил слово «намерения», тогда это прозвучало бы очень по-отцовски.

– Я согласен на все, чего захочет она. – Вполне честный ответ на такой обтекаемый вопрос. – А чего ты так долго оставался под водой?

– Семейный бизнес. Меня научила мама. Она тоже когда-то работала в цирках и на ярмарках.

– Разве она не утонула?

– Утонула, но то совсем другое.

Дойл покачал головой, и осьминожьи щупальца задвигались у него на шее.

– Мужик! Ну, не знаю… У меня в семье все слесари-водопроводчики.

Он рассмеялся и хрустнул позвонками шеи. Как ни странно, но я начал симпатизировать этому парню.

За окном раздался скрип. Кто-то присел на почти сгнивший столик для пикников. Мы оба посмотрели в ту сторону. Ссутулившись, Энола сидела, скрестив ноги, на столе, сбитом нашим отцом. Она никогда не садилась на скамейку. Энола от нас отвернулась.

– Я за нее переживаю, – тихо произнес Дойл. – Из-за карт она ведет себя несколько странно.

– Я с ней поговорю.

– Хорошо, мужик.

Цемент ступенек крыльца заднего выхода растрескался, поэтому сестра заблаговременно узнала о моем приближении и смахнула со стола лежавшие там карты. Картон пожелтел, рисунки выгорели, уголки истрепались… Карты явно были очень старыми. Я заметил полустертую руку скелета прежде, чем Энола успела собрать все карты и сунуть их в карман толстовки. Развернувшись, она посмотрела на меня. Я присел на одну из лавок. Старые доски просели под моим весом.

– Это марсельская колода? Я видел такие рисунки в «Принципах прорицания». Также я видел колоду Уэйта, созданную в начале ХХ века. Красивые рисунки. На твоих картах не такие.

– Я не хочу об этом говорить, – заявила сестра.

– Я так и понял.

Энола вытянула ноги и оперлась локтями на стол.

– Зачем папа вообще это здесь соорудил? Не помню, чтобы мы хоть раз ели на свежем воздухе.

– Пару раз все же было.

– Но не после маминой смерти.

– Да, – согласился я. Все остановилось, когда мама умерла. – Дойл мне нравится.

Сестра соскребла немного лишайника, росшего на столе.

– Он меня любит. Я знаю, как это иногда трудно.

– Ты не такая ужасная, как тебе кажется, а Дойл, как по мне, чересчур странный даже для тебя.

– Знаю, – улыбнулась она. – Это одна из причин, почему я с ним.

– Где вы путешествуете?

Я хотел разговорить сестру. Прошло слишком много времени с тех пор, как я в последний раз с ней вот так общался. Мне хотелось слушать ее и слушать. Чего я никогда не любил в моей работе в библиотеке, так это тишину. Зимой там иногда целыми днями вообще ничего не происходило, лишь шипели радиаторы, жужжали компьютеры да шелестели переворачиваемые страницы.

Почему я не разговаривал с Алисой по душам на работе? Ума не приложу.