Книга двух путей

– Скорее всего, да. Но поначалу ничего мне не говорил. Впрочем, трудно сказать, чем это объяснялось: то ли его скрытностью, то ли желанием убедиться в моей готовности принять из его рук бразды правления. Какая ирония судьбы! Все это время он сталкивал нас с тобой лбами, хотя в итоге, когда начал медленно умирать, ты наверняка обслужила бы его куда лучше.

– Тогда я еще не была доулой смерти, – уточняю я.

– Нет, – соглашается Уайетт. – Не была.

– Жаль, что я не знала. Я бы сказала ему, как много он для меня значил.

Уайетт поворачивается ко мне:

– Я пытался тебе сообщить.

– Ведь Дамфрис заболел только через несколько лет после моего отъезда.

– Но я писал тебе. Сперва каждый день. И все письма пришли обратно как недоставленные. В Нью-Хейвене я пытался связаться с тобой по электронной почте через сервер Йельского университета. Безрезультатно. После этого раз в год я просматривал социальные сети выпускников Йеля, чтобы проверить, передавали ли они тебе информацию. Страшное дело. Такое ощущение, будто Дон Макдауэлл вообще не существовало. Я понимаю, почему ты уехала. Но не понимаю, почему ты так и не вернулась.

Кровь отливает у меня от лица, вызывая головокружение. Из Египта обычная почта приходила в лучшем случае с задержкой. Но даже если письма и достигали Бостона, я тогда находилась в хосписе с мамой и была настолько поглощена ее болезнью, что мне было не до чего. Когда я переехала к Брайану, он терпеливо разбирал пластиковую корзину со счетами и рекламой, обращая внимание лишь на самое важное и выбрасывая все остальное. Были ли среди почты письма от Уайетта? А что, если Брайан выкинул их с умыслом?

К тому времени я уже была беременна. И все стало настолько хрупким – утрата, любовь, жизнь, – что Брайан мог намеренно избавиться от вещей, способных нарушить шаткое равновесие.

В горле стоит ком, и я с трудом сглатываю:

– Я не получала твоих писем.

Уайетт берет мою руку и переворачивает ладонью вверх, словно хиромант, способный определять по руке если не будущее, то хотя бы прошлое. Пальцы Уайетта исцарапанные, теплые, нежные.

– Я думал, ты меня избегаешь.

Помню, как я сидела с Уайеттом в аэропорту. Щетки дворников ходили по стеклу от Уайетта ко мне и обратно, словно биение сердца – одного на двоих. Помню, как я думала: «Мне пора выходить из пикапа», но продолжала сидеть неподвижно. Помню, как влетела в палату, – напряжение двадцати часов в пути достигло кульминации, когда я подбежала к постели матери. Помню, как, будучи в Бостоне, думала, что один из нас должен получить свой шанс добиться желаемого, и раз уж мне не судьба, то пусть это будет Уайетт.

Не смей этого делать!

Не смей!

Но мой большой палец уже гладит костяшки пальцев Уайетта, а рука непроизвольно сжимается. Каждое мое слово как тяжкий груз.

– Я понятия не имела, что ты меня ищешь. – Закрыв глаза, я выдергиваю руку и встаю. – У нас завтра большой день, – говорю я и делаю то, что у меня получается лучше всего.

Оставляю Уайетта.

В своей крошечной комнате я лежу в нижнем белье на матрасе с принтом в виде принцесс. Здесь по-прежнему так жарко, даже в полночь, что комната, кажется, дышит вместе со мной. Вентилятор, сипящий на перевернутом ящике из-под молочных бутылок, показывает мне язык – линялую желтую ленту воздуха.

Думая о своей жизни, я всегда понимала, что в ней есть лишь «до» и «после», если вести отсчет от линии разлома. Египта. Маминой смерти. Рождения Мерит. Словно есть одна Дон, занимающая воздушное пространство по левую сторону от разлома, и другая Дон – обитающая по правую. И мне трудно понять, как одна Дон эволюционировала в другую. Неужели появилась новая линия разлома? И можно ли стереть прежнюю, вернувшись в ту точку, где все резко изменилось?

Брайан постоянно излагал при мне эту теорию, поэтому я твердо знаю, что правильный ответ: «нет». Мы не можем включить перезагрузку, и то, что мы осознаем в одной временно́й шкале, не согласуется с осознанием во всех остальных временны́х шкалах, по которым мы могли бы путешествовать. Хотя дело, безусловно, обстоит совсем по-другому. Ветеран Второй мировой войны пятьдесят лет спустя получает наконец диплом об окончании колледжа. Мужчина женится на своей школьной возлюбленной через семьдесят лет после того, как они впервые разделили сэндвич с арахисовым маслом. Мальчик из развивающейся страны, родители которого умерли от лихорадки Эбола, становится врачом и возвращается на родину, чтобы бороться со смертельным вирусом. Во всех этих случаях сила судьбы проявилась не сразу. Но даже если так, получатель подарка уже не тот, кем он был когда-то: полным надежды, с доверчиво распахнутыми глазами. Ведь к тому времени он успел пожить. И когда он держал диплом, или руку жены, или стетоскоп, то наверняка думал: «Ну что ж, на это ушла целая вечность».

Возможно, Уайетт не единственный, кто заблуждается насчет смысла жизни. Возможно, смысл жизни не в аккумулировании знаний или любви, а в коллекционировании сожалений.