Книга двух путей

Но сейчас не время и не место для разговоров, и, как ни крути, именно я отшила Уайетта прошлой ночью. И если Уайетт обращается со мной исключительно как с ассистенткой, как с аспиранткой, которой повезло оказаться на периферии всемирного открытия, мне некого винить, кроме самой себя.

Уайетт останавливается возле защитного ограждения вокруг входа в погребальную шахту. Несколько местных рабочих оживленно обсуждают по-арабски, как лучше закрепить концы длинной веревочной лестницы. Перекладины извиваются в черной дыре, как язык гадюки. Низкий потолок часовни гробницы не позволяет спустить в шахту железную лестницу, а потому принято решение использовать веревочную. Уайетт с легкостью перемахивает через деревянное ограждение. Затем, проверив веревку на прочность, цепляется ботинками за перекладины и начинает спуск. А когда его лицо оказывается на уровне пола часовни, смотрит на меня:

– Какие-то проблемы?

Я качаю головой и перелезаю через защитное ограждение.

Затем жду, когда веревочная лестница ослабнет: это будет означать, что Уайетт спустился в шахту.

До меня долетает его голос:

– Камера выглядит нетронутой.

Я ставлю ногу на первую перекладину, чувствуя, как лестница качается под моей тяжестью. Бросаю взгляд на двоих рабочих, устанавливающих колышки. Шахта, ведущая в погребальную камеру, глубиной восемнадцать футов и очень узкая. Я делаю глубокий вдох и начинаю спускаться под землю, молясь в душе, чтобы мне не дали упасть.

Затем я словно скольжу по пересохшему горлу вселенной в ее чрево. И чем ниже опускаюсь, тем темнее становится. Мигающий на дне шахты головной фонарь Уайетта – булавочная головка, служащая ориентиром. Но когда свет наверху меркнет, стены начинают душить, и меня заглатывает чернота.

Примерно на полпути лестница уходит из-под ног, я хватаюсь за веревку, задевая плечом стену шахты. Уайетт что-то кричит по-арабски, веревка снова натягивается.

А сверху доносятся поспешные слова извинения.

Похоже, из плеча идет кровь. Но здесь даже нет места, чтобы согнуть руку и проверить.

– Дон?

– Да! – (Сердце отчаянно колотится, вспотевшие ладони становятся скользкими.) – Сейчас буду.

Но я не могу пошевельнуться.

В этом месте шахта такая узкая, что бедра едва-едва проходят. А что, если лестница упадет? Что, если, когда я достигну дна, в камере не хватит воздуха для нас двоих? Что, если…

– Дон, – говорит Уайетт, – я хочу, чтобы ты меня послушала.

– Я вся внимание, – хриплю я.

– Спустись еще на одну ступеньку.

Я едва заметно киваю, и моя нога соскальзывает. От стены отскакивает кусок известняка и падает на дно. Уайетт чертыхается, когда каменная крошка задевает его по лицу.

– Ты когда-нибудь слышала об Арчи Холле? – спрашивает Уайетт.

– Нет. – Пытаясь нащупать ногой следующую ступеньку, я жду его ответа.

– Он был эпиграфистом Чикагского университета в шестидесятых или семидесятых годах, – говорит Уайетт так, будто мы ведем непринужденную беседу за чашечкой кофе, а не рискуем быть похороненными заживо. – Если честно, поверить не могу, что ты никогда о нем не слышала. Ты что, из семейства Гриффин?[12]

Я делаю еще один неуверенный шаг вниз.

– Нет, не из грифонов. Нашим талисманом была птица феникс.

– Кто бы сомневался! Так или иначе, Холл транскрибировал надписи в Карнакском храме или, возможно, в Мединет-Абу. Точно не помню. Не желая лазить вверх-вниз по стремянке, чтобы переместиться к следующей надписи на стене, которую нужно прочесть, он цеплялся за верхние ступеньки стремянки и в прыжке передвигал ее в горизонтальном направлении, словно гигантские ходули.

Шаг. Еще один. Носок моего ботинка касается известняка, вниз сразу сыплется каменная пыль.

– Дон?

– Я все еще тут.

– Итак, Холл не понимал, что стремянка стоит на колонне, и в какой-то момент, когда он подпрыгнул, стремянка упала с высоты одного фута.

Я прекращаю спуск:

– Какого черта ты говоришь это прямо сейчас?

– Холл сломал себе обе пятки, зацепившись каблуком за перекладину, – беспечно отвечает Уайетт, а у меня такое чувство, будто я дышу в тростниковую трубку. – Знаешь, в чем тут прикол?

– Без понятия.

Я делаю еще один шаг вниз и чувствую на щиколотке руку Уайетта.

Его рука такая твердая, уверенная и теплая, что я позволяю ему поддерживать меня, пока не оказываюсь на твердой земле.

Уайетт направляет головной фонарь так, чтобы он не бил мне в глаза:

– А прикол вот в чем. О чем он думал, надевая в храм ботинки с каблуком?

Внизу едва хватает места для двоих.

– Все нормально? – шепчет Уайетт.

– Нормально.

Мы стоим лицом друг к другу, тесно прижавшись. Затем неловко перемещаемся, пока я не оказываюсь сзади – грудью к спине Уайетта. Если он присядет на корточки, места будет немного больше: именно этот участок стены последние несколько дней укрепляли досками. Непосредственно за ними находится сама погребальная камера, вход в которую заложен небрежно наваленными друг на друга глыбами известняка.

– Мне нужен свет, – приказывает Уайетт.