Книга Лазури

— Форма тоннеля, его направление и наклон, колоколообразная форма камеры с гнездами — не случайность. Это место должно было выдержать большое давление со стороны шахты, давление воды или какой-то другой жидкости, причем не только давление, но и удар.

— Что-то я не понимаю, — Соу явно ожидала не этого, — Конечно, тут явно не обошлось без воды, но удар?

— Тоннель изогнут так, чтобы ослабить волну, а колокол должен не допустить полного затопления. Вопрос не в этом.

— А в чем же?

— Шахта пуста, заброшена, но воды нет. Появится ли она, если мы вдруг что-то сделаем не так или это просто устарелые меры предосторожности?

— Появится, мастер. Появится — потому что в этом мире вода означает твой страх.

Антракс

Время шло. Снова и снова я отправлялся в Пад, где, сидя за столом и глядя на куклу, напряженно обдумывал способы оживления, но в голове по-прежнему было звонко и пусто, как в колоколе. Ни единой толковой мысли. Только какой-то «белый шум» на периферии сознания, шуршащий о чем-то, малодоступном пониманию. Я отгонял его. Нечего распыляться на всякую ерунду.

Призывать на помощь Лапласа смысла не имело: мне нечем было ему заплатить. Душа моя уже была заложена — цена ее бросала тяжелые отблески на кожу моих рук, лежавших на столе. От памяти он отказался еще при первой встрече, а то прозвище, которым я себя наградил, ну никак не могло претендовать на лавры истинного имени — которого у меня, кстати, по-прежнему не было. Продать сердце? Вот уж дудки, господа. Латы Железного Дровосека отнюдь не манили меня.

Час за часом в размышлении. День за днем в ожидании.

Если я не найду решения, от мозгов у меня останется кучка шлака… Нет, не так. Если я не найду решения, все рухнет. Суигинто проиграет и погибнет, Игра Алисы прервется и не возобновится более. Так что думай, парень, думай! Время истекает.

Кукла молчала. Я мыслил. Лена в плотном мире медленно умирала.

Я успел рассказать ей почти весь первый сезон до того, как это случилось. До того, как однажды вечером, выслушав очередной кусочек сказки, она вдруг легла на диван, закрыла глаза и перестала воспринимать окружающий мир. Лицо Наташи, после того, как я привел ее в чувство, навеки превратилось в мертвую маску боли и скорби, только глаза горели сумасшедшим огнем отчаяния. Я помню, как выскочил на улицу и кинулся с кулаками на первого попавшегося мужика с ключами от машины, перепугав его до смерти, как мы ломились сквозь ливень на пятой скорости, с визгом проносясь мимо офонаревших ментов, как Ната в слезах бежала в реанимацию рядом с каталкой, на которой распростерлось маленькое тощее тельце. Лицо Лены было спокойным, мягким, на губах блуждала легкая улыбка. Она не спала, не пребывала в обмороке или коме. Она просто лежала, улыбаясь чему-то неизвестному. Маленькое сердце раз или два в минуту медленно вздрагивало, нехотя толкая по жилам зараженную кровь.

Дети не должны умирать. Жизнь в ней сейчас поддерживали только внутривенное кормление да аппарат «сердце-легкие». Несправедливо. Вы несправедливы, боги. Я готов присягнуть в этом на Страшном Суде.

Единственным, кто оставался веселым, был мой маленький помощник, беспечно вьющийся по мастерской, огибая стулья и верстаки. Впрочем, помощи от него сейчас не было никакой. Балбес светящийся. Вернуть его Лапласу, что ли? Нет, глупо. Во второй раз у этого кролика подобной поддержки можно и не дождаться. Демон есть демон. Но столь явное игнорирование окружающего мира все равно раздражало неимоверно.

Наконец я не выдержал.

— Ну чего, чего ты мотаешься, как флаг на бане? Тоже мне помощник! От тебя будет хоть какая-то польза или нет?

Он остановился, слегка покачиваясь, будто в недоумении.

— Светлячок волшебный, блин. Огонек ты блуждающий, а не светлячок! Носится, носится, аж ветер по комнате. Тебя мне в помощь прислали? Так помогай!

В первый раз я обратился к нему просто так, без прямого приказа. И тут же в первый раз услышал его ответ. Точнее, впервые понял, что это было ответом.

Белый шум, что я гнал прочь все это время, вырос в моем разуме до громового рокота — и тут же притих, съежившись до тихой вереницы странных образов. В них не было слов, они даже не были достаточно отчетливыми, передавая лишь общий смысл речи духа. Безграничное изумление первой за долгое время речью, обращенной к нему, смятение, недоумение, испуг, вновь удивление, радость, восторг! И огромное облегчение.

Похоже, он устал от молчания не меньше, чем его прежняя хозяйка уставала от одиночества. Вряд ли Лаплас вел с ним беседы. А если даже и вел — неизвестно, что хуже: просто жить у этого психованного зайца или еще и выслушивать его поучения.

Спикировав мне на запястье, Бэрри-Белл нежно потерся о кожу.

— Ты можешь мне помочь? — спросил я.

В ответ — новая цепочка чувств: непонимание, осознание, шок, изумление, недоумение и даже враждебное недоумение. Образ Хинаичиго появился у меня в голове, вопросительно и вместе с тем настойчиво мерцая. Я ответил отрицательно и слил его с другим образом — моей куклы. Удивление, обида, смирение, покорность. Вот и умница.