Книга Лазури

— Поняла, — вычерченный Лемпикой узор превратился в ножницы, тускло блеснувшие в неярком свете.

— Ты займешься сегодня делом или нет? — приоткрыла глаз Первая. Придержав готовую сорваться с языка резкость, я сделал шаг и протянул руку к ее груди.

Итак… С чего начать? С разведки, пожалуй.

Тонкая серебристо-стальная нить коснулась темного платья и нырнула ей за пазуху. Суигинто вздрогнула, я тут же замедлил движение. Мягкий свет легонько замерцал, и я ощутил легкую волну спокойствия. Видимо, Соу решила подстраховаться. Лицо Первой разгладилось, сжавшиеся было пальцы — расслабились, и я аккуратно пошел дальше.

Моя нить медленно ползла по фарфору, нащупывая наименее болезненный путь. Я управлял ею аккуратно и плавно, проникая через шарнир левого плеча вглубь. Наверно, именно так чувствуют себя нейрохирурги, выполняя сложную операцию на мозге. Я сам как будто стал этими паутинками, пробираясь сквозь темноту все дальше и дальше, осязая изгибы фарфора и вслушиваясь в их вибрацию. Она становилась все тоньше.

Вот, наконец, нити прорвались вперед — я вышел во внутреннюю полость. Не сумев удержать напор, я по инерции протащил нить чуть быстрее и дальше, чем следовало, и, кажется, причинил боль. Суигинто дернула губой, ее глаза наполнились возмущением и гневом. Коротко извинившись взглядом, я опять перенес сознание в зонд и "огляделся", почти сразу разыскав то, что мне было нужно.

Два ярко светящихся объекта висели передо мной, чуть в стороне друг от друга, обдавая мою нить с двух сторон теплом, но теплом совсем несхожим, как несхожи тепло солнца и очага. Один из них переливался всеми красками спектра и испускал свет равными, спокойными порциями — чувствовалось, что здесь он на своем месте. Я взглянул на второй.

Тот полыхал куда ярче, но неровно и дергано — в пространстве вокруг него чувствовалась легкая, неприятная вибрация. Чем дольше я смотрел на него, тем сильнее чувствовал какую-то непонятную тревогу. Сколы кристалла выглядели ровными, но какими-то грубыми, неаккуратными и словно расплывшимися. Он не мерцал и не переливался, его свет был прерывистым, судорожным, насыщенно-золотым, как жидкое солнце. Свет бился в камне, как птица в клетке, мечась от грани к грани, и там, откуда он отступал, оставалась темнота. Это зрелище походило на заключенный в мутную стеклянную лампу огонь, дрожащий и одновременно мощный.

Медленно и тихо, так, чтобы не раздразнить пламя, я оплел нитью кристалл. Едва серебро коснулось обсидиана, мое сознание атаковал непрекращающийся сумбурный поток сложносочиненных предложений, из которых невозможно было вычленить отдельную мысль. Был понятен лишь общий тон — возмущенный, умоляющий и гневный, волна крика полнилась безумием, и безумием отнюдь не безобидным. С немалым трудом я отсек ее от сознания, с содроганием осознав, что все это время чувствовала Суигинто.

Нить натянулась. От моих пальцев по ней, как по канату, ползли все новые потоки серебра, обвивая и укрепляя ее. Зонд превратился в удавку, и я крепил ее изо всех сил, понимая, как много зависит от того, выдержит самое слабое волокно или нет. Мегу во все глаза следила за мной, и даже Соу казалась заинтересованной. Только Суигинто не шелохнулась.

Очень осторожно, так, чтобы, упаси Бог, не порвать удавку и не потревожить жуткое изделие, я подтолкнул золотую Розу наружу.

Теперь я видел уже своими глазами, как разгорается сияние на груди Первой, как режущие глаз золотые лучи исходят наружу сквозь плотную ткань, как постепенно появляется и сама Роза, освещая полутемное пространство мечущимися сполохами. Почти все мое серебро уже утонуло в Суигинто и напряжение становилось невыносимым. На руках светилось красное плетение, пальцы сводило мелкой судорогой. Вот Соусейсеки занесла ножницы, чтобы избавить нас от этого… и опустила.

— Почему? — прошипел я сквозь сжатые зубы, не понимая, что происходит, — Руби!

— Нет, мастер. — лицо ее казалось мне медной маской в злом свете Розы. — Это человек… сделано из человека… не могу.

— Это уже не человек, — взмолился я, — это нежить, порча!

— Это душа. И она страдает не меньше.

Я больше не мог удерживать Розу и серебро стало слабеть, понемногу отступая перед ее притяжением. Проклятье, проклятье! Из-под среза перчаток потекла кровь, в висках бились молоты, перед глазами темнело от напряжения, но сдержать ее не удавалось.

И когда маленькие холодные ладони сжали мои скрюченные пальцы, я еще не сразу понял, что чудовищное притяжение золотой Розы угасло.

— Я больше не впущу ее обратно, — сказала Суигинто, — Даже если придется провести так остаток вечности.

Ее руки держали мерцающее пламя так, словно это был клубочек ниток или яблоко — легко, без того напряжения, с которым столкнулся я. Золото все еще тянулось вглубь ее груди тысячами прядей, искрящихся и переливающихся светом, но из фиолетовых глаз пропала та пелена боли и отчаяния, что делала их столь пугающими ранее.