Книга отзывов и предисловий

Так же в другом стихотворении мысли о чужой смерти – и невозможности ее по-настоящему ощутить, пережить, вспомнить о человеке хоть что-то, кроме мелочей, – переплетаются с мыслями о ценах на старую одежду и украшения на «Авито». Бедность и голод – призраки, сросшиеся с призраками старшего поколения, бабушек и дедушек, будто вливших в генетику хозяйственность и бережливость – оглядку и сомнение («Делаю шаг к прилавку, но на плечо кладет упреждающе руку деда Афоня: / Бог с ними, печеньками – эт все баловство, сейчас же лето, / возьми лучше фруктов»). Личный или близкий опыт 1990–2010‐х эту болезненную прививку закрепляет: «моим родителям тогда повезло достать / Куриные шеи, много куриных шей»; «Зарплата – 30 тысяч в месяц. / 15 уходят на ипотеку. / На оставшиеся 15 живет с дочкой».

Неотменимая семейная история, с ее бедностью, бытом, опытом отчаяния, наделяет поэтическое зрение фильтром: навязываемое культурой – от «трагедии Маргариты» до агиографии литераторов – поверяется этой частной историей. Именно из‐за нее прошлое поворачивается другой стороной (на кладбище в Ницце «Адамовича мы не нашли. Нашли его тетку. / Совсем не почувствовали себя обойденными – / Обрадовались этой тетке, как будто родной»). Именно она заставляет с эмпатией относиться к непарадным сюжетам литературных биографий – будь то трагические или анекдотические: здесь нужно назвать цикл «Уехавшие, высланные, канувшие и погибшие». И далеко не всегда прошлое выдерживает столкновение с усталой усмешкой:

Именно Фетом мне был дан лучший поэтический урок в жизни:Твои болевые точки и чужая смерть —Залог литературного успеха,

Основа нематериального капитала.

Тщета вынесенного швами наружу литературного процесса вызывает столь же усталый вопрос: «Удивляюсь: откуда у людей столько времени / на коллекционирование пустой траты времени / и взаимного непонимания, которое все равно ничего не изменит?» Самым бессмысленным и бедным оказывается именно эта иллюзорная жизнь, сконструированная алгоритмами соцсетей; непрошеное взаимодействие в ней, как правило, нелепо чудовищно (см. стихотворение «Что такое „быть настоящей женщиной“…» – о сообщениях от незнакомых мужчин). Самой богатой, переливающейся эмоциональными оттенками средой оказывается «реал».

Боже, как много прекрасного на свете,Где нет Уральского поэтического движения,Нет социальной и феминистической поэзии,Нет Пушкина, кроме имени Пушкина,

Нет Монеточки, кроме магазина, где раньше было кафе «Отдых»,Нет Журнального зала,Нет нового поэтического поколения,Нет старого поэтического поколения,Где нет меня, даже если я есть…

Ну а «самым необходимым и дорогим оказывается то, / что не нужно никому другому» – например, старая авоська давно умершего деда – единственная вещь, в которую можно положить арбуз.

«Спасибо тебе за эти бусики —они такие яркие. Люблю зеленый цвет. Он такой теплый», —сказала она самым усталым на свете голосом,пока я смотрелась в нее,как только раз в жизни

смотрят на себя в зеркало двадцатилетней разницы.

Юлия Подлубнова. Девочкадевочкадевочкадевочка. Екб.; М.: Кабинетный ученый, 2020

Горький

Это первая книга в серии «InВерсия», которая будет выпускаться по следам одноименного челябинского фестиваля: одно из самых заметных в последнее время поэтических событий заставляет вновь говорить о важности Урала на русской литературной карте. «Девочкадевочкадевочкадевочка» – дебютный поэтический сборник Юлии Подлубновой (именно поэтический – в 2017 году под одной обложкой вышли ее статьи о современной уральской поэзии).

С одной стороны, можно сказать, что Подлубнова работает с концептуалистским наследием – в самом широком его понимании. Здесь есть «голые факты», переосмысленные в духе конкретизма и found poetry; есть откровенная телесность; а есть игра слов, затягивающая в водоворот отсылок: «Кому деточкин, кому маточкин, / кому шар, кому шматочек сала. / <…> Бог Гагарин еще не разбился. / Принудительная психиатрия / еще практикуется». Это, разумеется, стихи о шестидесятых, о прошлом, только названы они «Будущее». Причем имеется в виду не то, которое представлялось людям 1960‐х, а совершенно другое, потаенное. «Каждый цветок у корпусов Кащенко – / поцелуй в далекое будущее». Что выросло, то выросло.