Книга отзывов и предисловий

Это долгожданная книга. Предыдущая, «Город большой. Голова болит», вышла в 2007‐м. Все эти годы стихи Евгении Риц, появлявшиеся в периодике, вызывали и радость оттого, что рядом с нами живет превосходный поэт, и желание увидеть эти стихи собранными вместе. Книга не разочаровывает: перед нами крепкая цепь, без слабых звеньев.

Риц часто пишет о людях, но еще больше – об их непосредственном окружении, том, что доступно кругозору. Для нее важно тело, его самоощущение («Тело – труба»), – но и то, что это тело-подзорная-труба способно в себе уместить, по отношению к чему себя расположить («И далекие льды / В заостренном теперь глазу / Будет видно с испода как белый дым / И как серый дым и мазут»). Герои ее стихов таким образом обретают субъектность – и в то же время входят в состав пейзажа:

А полные и медленные людиИдут красиво, словно элефанты,Такие отличимые в толпе.Их огибает легкое пространство,

Старательно и бережно касаясь.Сравнительная дальность расстоянийВыходит за окраину зрачка.

Такое взаимоперетекание, взаимопроникновение характерно для поэзии метареализма – и Риц сегодня развивает эту линию последовательнее других. В некоторых стихотворениях, ближе к началу книги, явственно слышится ждановская интонация: «Он увидит сквозь дымку в просторе / Отцветающий глаз, и в глазу / Электрический лес из историй, / Отвечающих звуком на звук». Но таких стихотворений немного: если Ивану Жданову свойственна ритмическая монотонность, в рамках которой собираются сложные, мёбиусоподобные образы, то большинство стихотворений Риц отличают и ритмическая вариативность, и бóльшая лаконичность.

Чтобы достичь лаконичности, она спрессовывает смыслы и образы – но у нее счастливая рука. Стихи Риц, доверяя читателю, сами показывают, как в них что устроено, – хотя, разумеется, это знание лежит не на поверхности. Это всегда богатство паронимической аттракции – сопряжение смыслов вслед за сопряжением звуков: «Остаются следы в нечистом поле, / На нечистых полях, / На чистых, облетевших дымом / Зимних тополях…», «Поскольку голос был ничей, / Постольку голод выл ночей», «После определенной точки не бывает определенных точек»; обыгрывание идиом: «Ветки рубятся. Еще остались ветки / Там, за школой, и один сучок / Изнутри хватается за веко, / Очень четкий, как самоотчет» – и сразу в голову приходит мысль о наконец-то замеченном бревне в глазу. Вот стихотворение 2010 года, в котором Риц выжимает из этой игры, кажется, все возможное:

В марте снег пошел, как три месяца до не падал,

Не лавиной, нет, но ворохом, листопадом,Белой травой, нескошенными полями,Скошенными крышами, перекошенными дворами.Я живу в полупригороде, на полуприроде,Здесь вода из-под крана, завод на заводе,И такие лица, как будто люди уже на взводе,

Как будто люди.Я спускаюсь в метро по дороге к дому,У него полторы неживые ветки,Ножевые корни, задумчивые соседки,Телефоны не принимают.Смерть идет по детскому проездному

И ее за пэтэушницу принимают.

И еще одно не сразу видное сочетание в поэзии Риц. С одной стороны – цепкая детализация:

У дверей супермаркета нежный бульдог.Помнишь, клеили окна из желтой фольги?А охранник колотит сапог о сапог,Точно в мире одни сапоги.

С другой стороны – способность от деталей закрыться. Это тоже знак доверия: «Поднимая голову, окинет / Комнату, и все ее углы / Станут незаметными, другими / Скрытыми животными из мглы» – зрение близорукого человека в темной комнате населяет ее неясными существами и позволяет с ними ужиться. Риц знает, что кругозор не бесконечен, а зрение не всесильно: «Невидимые глазу существа / Бегут по краю света, / Как по краю глаза». Лаконизм ее стихов можно было бы принять за самоограничение, выделение зоны ответственности. Но я уверен, что эта зона очерчивается не сознательно, а – сама собой (как сами собой бегут по краю света невидимые существа): счастливой руке соответствует и счастливое чувство пространства. Это особенно заметно в урбанистических стихах, которых здесь много – можно назвать цикл о дымном лете 2010‐го и тунисский цикл, куда входит одно из лучших стихотворений Евгении Риц – «Кто мой любимый? Никто, никто…». Именно в этом стихотворении кругозор расширяется до максимума: