Книга отзывов и предисловий

Ход жизни замедляется. Часыпо-прежнему спешат. Очарованьелюбви однообразно, как и впредь.Поэзия похожа на вязанье.Красоты сквера и твои красыосквернены уродливою мукой,которая покажется наукой

между двумя мгновениями, ведья ухитряюсь набросать строкумежду двумя подпитками. В котельнойчетыре Полифема. Одиссейэпичен, потому что не на сдельнойработе – только в собственном сокугорит: легко ли выколоть гляделкивсем четырем? Подобия. Подделки.

И эпос заменяется досье.

«Четыре Полифема» – это четыре котла в котельной, оператором которой, как и многие в ленинградском поэтическом андеграунде, был Ожиганов. Атмосфера котельной (буквального андеграунда) и того, что окружает человека, когда он после смены из этой котельной выползает, хорошо передана в его стихах 1970‐х:

С утра с глубоким удовлетвореньемпохрюкивает радио. Союзвсе так же нерушим. На крытом рынкемарусь терроризирует огузбагровыми гранатами, леченьем

тех мест расплачиваясь зарасхожие раскосые глазаи пение «Калинки».Снег падает, как современный эпос,вытаптываясь нами на снегутяжеловесно и легко. Гомерыодиннадцати ждут и ни гу-гу:экстаз запроцентован, словно крепость

«Иверии» и «Вермута». Экстазразбавлен для подвода глазафродитозной продавщицы Веры.

В этот поневоле герметичный мир изредка долетают сигналы извне: например, голоса интуристов из стран соцлагеря. Но гораздо чаще такими сигналами, наравне с модернистской поэтической традицией, выступает книжная, архаичная культура – будь то античные мифы, исламское Средневековье или российские исторические мифологемы (так, мы можем прочесть у Ожиганова гимн декабристам). «Тоска берет», – пишет Ожиганов. Хоть какое-то лекарство от тоски, а возможно, и выход из синтаксического коловращения – попытка работать с чужой поэтической культурой.

Пример – уже упомянутый цикл «Баян». Стратановский указывает, что автор считал его пародийным, и отвергает такую авторскую точку зрения. Между тем автору, кажется, было виднее: несмотря на вполне серьезное содержание, «Баян» не может избежать пародийности именно потому, что Ожиганов прекрасно понимает, что приемы восточной поэзии в руках русского автора – бутафория. Отсюда тексты, нарочито насыщенные персидской и арабской лексикой: «Лейла фаррашем в шалмане, / будто гуль в Раха Битане, / держит жизнь мою в стакане / в добром жанре хамрийят… / Каждый – клятва на Коране! – / волосок ее – сират». Это поневоле воспринимается при первом прочтении как тарабарщина, даром что в конце цикла Ожиганов, он же Искандер Аджиган, дает словарик. «Восточное» пространство позволяет разрабатывать самые разные темы: от любовной до поэтологической (например, рассуждения о поэтическом переводе). Все эти темы обрисовывают традиционную личину поэта-неудачника, поэта, занятого изысканными ламентациями: можно сравнить «Баян» со схожей по замыслу книгой Андрея Щетникова «Диван Мирзы Галиба». Находится здесь место и жанровым оммажам: притчам-макамам, афористическим рубаи:

Бытие – это древнее море без дна,где волну расшибает и пенит волна.Берегись, если пеною море затянет:эти пенные волны – мираж, пелена!