Книга отзывов и предисловий

В российском культурном пространстве Павел Жагун занимает уникальное положение. Его фигура объединяет два совершенно несходных, почти никогда не пересекающихся мира: мир сложной, «головной», «элитарной» поэзии / сложной, «головной», «элитарной» электронной музыки – и мир российской популярной музыки, эстрады, «попсы». Жагун – один из основоположников российского электронного авангарда, тонкий экспериментатор, финалист премии Андрея Белого – и автор текстов песен для эстрадных артистов. Жагун – желанный гость как на поэтическом вечере в малонаселенном клубе, так и на светском приеме с участием звезд шоу-бизнеса. При этом если тексты «первого Жагуна» неоднократно становились предметом критического и литературоведческого анализа, то о текстах «второго Жагуна» в профессиональном литературном сообществе всегда говорилось вскользь, и диапазон мнений можно уместить между рассуждениями о возможностях заработка для поэта и признанием того, что среди российских поп-текстовиков Жагун – один из наиболее грамотных.

Опыт серьезного письма о поп-текстах у нас вообще очень мал (навскидку назову только эссе Алексея Шепелева о песнях группы «Тату»[24]; в последнее время интересные статьи о поп-музыке появляются на сайте «Афиша–Воздух»). Вероятно, это связано с тем, что эстетическая ценность подавляющего большинства этой продукции действительно ничтожна. Однако фигура Жагуна как раз и создает, кажется, недостававшую здесь интригу.

Самому Жагуну однажды пришлось выступить с шутливым автокомментарием – не к герметичным текстам «In4» и не к формальному эксперименту «Carte Blanche», а к одной из самых известных своих песен. В предисловии к книге избранных текстов песен «Я выбираю тебя» Жагун описывает, как ему позвонили «из редакции одного столичного популярного глянцевого журнала» и попросили объяснить текст песни «Ты узнаешь ее», которую Жагун написал для группы «Корни» («И ее изумрудные брови колосятся под знаком луны… Это ваши стихи? – голос в телефонной трубке был весьма настойчив и слегка раздражен»). И Жагун, включив «внутренний автоответчик», разъясняет непонятные образы в таком духе:

«Она любит пугливую речь» (автор подчеркивает свойство речи быстро менять локацию, перебегать, переходить из уст в уста при общении).

<…>

«Ее профиль как сон тишины» (тише, чем сама тишина: поэтическая метафора, гипербола).

Дальше следует рассказ о том, как в детстве, в шестом классе, Жагун впервые прочел не издававшегося тогда Мандельштама. «Странные фразы, собранные в крепкие строфы, обладали необъяснимым смыслом. <…> Я стал сознавать, почему его запрещают. Люди просто боялись смысловых сумерек, тех мгновений, когда вершится волшебная речь…»[25]

Четыре строки из Мандельштама: «Я качался в далеком саду / На простой деревянной качели / И высокие темные ели / Вспоминаю в туманном бреду», – действительно после этого объяснения начинают выглядеть просодической матрицей для «изумрудных бровей» (хотя рифмовка в песне Жагуна другая), а, например, в песне «На Николиной горе» (исполняет Игорь Николаев) обнаруживается «время – медленнее меда».

В то же время сборник песенных текстов Жагуна пестрит такими явно не «сумеречными» строками, как:

Милый друг, не скучай.Я вернусь, ты так и знай.Может, днем, а может, ночью,

ты меня не забывай,

или:

Да, у каждого из нас своя дорога,и я не встану на твоем пути.Не спеши, побудь со мной еще немного, —

потерять гораздо легче, чем найти,

или даже:

Таганка, – девчонка-хулиганка,люблю твои вечерние огни.

На этом фоне двусмысленно выглядит сообщение на последних страницах книги о том, что Жагун «начиная с конца 70‐х под влиянием постконцептуальных тенденций (соц-арт и „новая искренность“) создает циклы текстов под названием „Эстрадные Песни Восточных Славян“». Речь не идет о каком-то параллельном проекте, исполнители указаны те же самые: Пугачева, Пресняков, Леонтьев, Ветлицкая и другие. Перед нами, кажется, лукавство, рассчитанное на неискушенного читателя: в конце 1970‐х никакого постконцептуализма еще не существовало, а главным приемом соц-арта, как мы знаем, было присваивание клише, помещение его в иронический контекст. Не означает ли это, что «искренние» тексты о любви Жагун предлагает рассматривать как издевку над поп-клише, как «фигу в кармане»?