Книга рыб гоулда

Под воздействием попадавших внутрь дождевых струй донесения мисс Анны об учреждении газового освещения на лондонской улице Пэлл-Мэлл и о собственной ключевой роли в деле возникновения трактата графа фон Рамфорда об общественных кухнях стали наплывать на её описания парового пресса и методов лечения месмерическими токами, а вскоре все они вообще скрылись под затвердевшей коростою всё новых и новых слоёв птичьего помёта. Поскольку морские орлы остались кружить далеко в небе, на лирических отчётах мисс Анны о гудронированных шоссе строили гнёзда стрижи. И если летучие мыши предпочитали загаживать её рапорты об изобретении электрического телеграфа, то те места, где говорилось, как она вдохновила Вордсворта переписать наново знаменитую «Прелюдию» (я на неё потратил самое лучшее индиго), облюбовали тучи какаду с зеленовато-жёлтыми хохолками; в конце концов не только на стенах, но и на полу скопился настолько плодородный слой удобрений, что на нём выросли небольшие джунгли. Упадок был поистине катастрофичен, в покрывших всё и вся зловонных птичьих фекалиях ползали и копошились бесчисленные личинки и черви, всё оказалось загажено донельзя, везде лежал толстый слой дерьма. И каждый день поверх всех надписей, священных для европейской изобретательности, европейской мысли, европейского прогресса и европейского гения, набирали длину бело-зелёные сталактиты. Затем кучи дерьма на полу устремились ввысь, словно дисканты певцов-кастратов из ватиканского хора, возносясь к нервюрам самых что ни на есть европейских сводов, и можно было видеть, как оно, то и дело срываясь, падает вниз с какой-нибудь готической горгульи, подобно красноречивейшим аргументам Блаженного Августина. Дерьмо вырывалось из лопнувших европейских витражей, будто лава и пепел из жерла Везувия, текло из европейских порталов, как полноводный Дунай, и в конце концов Комендант продал всю эту переполненную дерьмом Европу, всю эту массу фекалий перуанцам под видом гуано; те заплатили за неё несколько оплетённых бутылей никуда не годного писко — сладковатого алкогольного напитка домашнего приготовления, популярного среди китобоев, — и увезли в свою страну, дабы превратить в кукурузу.

VI

Комендант прекратил поездки по Великой Сара-Айлендской железнодорожной магистрали, редко ходил в свой дворец и теперь проводил не только дни, но и большую часть ночей в уединении камеры-одиночки. Иногда он заключал в неё также кого-нибудь из ближайших советников, то одного, то другого, чтобы те лучше прочувствовали новую идею, овладевшую им, — города, где всем и каждому можно доверить право быть собственным тюремщиком, живущим в полной изоляции от кого бы то ни было.

Старый Викинг, с которым Комендант проводил теперь львиную долю времени, диктуя доклады, письма, а также всё то, что мы простодушно считали необходимым для управления юной, только создаваемой страной, однажды передал Капуа Смерти слова Коменданта, изрёкшего со вздохом за игрой криббидж, что большой город предполагает большое одиночество. Я сразу понял, какая затея стоит за этою фразой: сперва превратить каторжную колонию в город, а затем, чуть позднее, преобразовать его в сплошную тюрьму.

Замыслы Коменданта, как всегда, превосходили наши возможности. Ему хотелось возвести город, где будет царить тишина. Он мечтал, чтобы люди там перестали разговаривать и начали общаться через посредство сложной системы письменных посланий. Их надлежало сворачивать в трубочку и помещать в небольшие деревянные цилиндры, кои продвигались бы под действием сжатого воздуха по длинным трубкам, а затем выплёвывались адресатам.

Помимо чисто технических трудностей, которые уже сами по себе делали невозможным претворение в жизнь сего проекта, имелось ещё одно препятствие, о коем было со всей почтительностью доложено Коменданту, когда тот сидел в одиночестве на голом каменном полу своей тёмной кельи, и состояло оно в том, что едва ли в будущем люди согласятся жить в мире, где стерильные средства коммуникации исключают необходимость личных встреч и даже лицезрения друг друга.

«Речь дана людям, дабы скрывать мысли», — объявил Комендант, ибо теперь его высказывания являли собой бесконечную цепь афоризмов, а некоторые свидетели даже утверждали, будто видели своими глазами, как золотая маска скалилась в полумраке не то кельи, не то камеры, когда он их изрекал, а покрытые птичьим пухом эполеты хлопали при этом, словно настоящие крылья.

Комендант заспорил и развёл руками, точно стремясь обхватить всю свою комнатёнку, и объявил, что этои есть наше общее будущее, и сие утверждение показалось присутствующим настолько смехотворным, до такой степени нарочито неверным, что никто более не решился высказаться, и сподвижники Коменданта вообще уже не заговаривали с ним на данную тему до конца дня. Его оставили сидеть одного в промозглой камере-келье, где в воздухе так и витала простуда, — пускай себе выдумывает всяческие нелепицы и оттачивает свои афоризмы, без которых ему никак не оправдать такого изобилия чепухи и бессмыслицы в его голове.

VII