Книга странствий

Я теперь часто читаю этот стих на выступлениях, и мне со сцены ясно видно, что не только смех высветляет лица зрителей, но и какая-то тёплая ностальгическая дымка - так, наверно, запах костра влияет на все чувства бывшего заядлого туриста. Очень пахнет нашим прошлым этот стих, а в любом минувшем совершенно независимо от его качества содержится неуловимая приятность. Я же лично - вспоминаю сразу чьё-то дивное двустишие по поводу как раз этого стиха:

Вчера читал Куняева мне нравится хуйня его.

И общий смех сдувает эту тёплую волну приятства.

Ужасно глупо, разумеется, начинять собственную книжку чужими стихами, но придётся мне украсить эту главу гениальным (иного слова нет, и потому обидно мне вдвойне) четверостишием о том же времени поэта Фомичева (а если спутал я фамилию, прошу прощения, не записал). Думаю, что от такого четверостишия не отказался бы и Тютчев, хотя побрезговал бы его писать.

Пустеет в поле борозда, наглеет в городе делец, желтеет красная звезда, у ней растёт шестой конец.

Уже пятнадцать с лишком лет прошло с поры, как я писал стишки, приведенные тут в начале, но странная и грустная созвучность этих виршей дню сегодняшнему (если я не ошибаюсь, разумеется) заставила меня, презревши лень, восстановить и некую давным-давно написанную мной поэму. Когда явился на российском небосводе новый, явно долгоиграющий президент, я вспомнил вдруг, что я уже некогда пытался описать чувства, что возникли ныне в моей пустой (и потому отзывчивой для современности) голове. А так как я в те годы писал только о евреях, то поэма эта даже и названием своим (точней двумя) привязана к любимой мною русской литературе.

СКАЗКА О ЦАРЕ НАТАНЕ, или БЕДНЫЙ ВСАДНИК

Посвящается актёрам Всероссийского Гастрольно-концертного Объединения (ВГКО)

Где море лижет горы, невидимый врагам возрос огромный город, прижатый к берегам.

Дома из камня белого о прочности поют, мужчины сделки делают, а женщины - уют. Снабженцы с сигаретами толпятся на трамвай, висят листы с декретами: "Купив - перепродай!" Сопят младенцы в садике, раввины спят в метро, сидят седые цадики в справочных бюро. Бесплатные советы желающим дают, петраркины сонеты страдающим поют.

На стыке главных улиц в неоновом огне сидит верховный Пуриц на вздыбленном коне. Всеобщим, тайным, равным любить и устрашать он выбран самым главным, чтоб город украшать. Но полон день заботами, справляться нелегко, и всадником работает актёр ВГКО. По лысине и гриму стекает мелкий дождь... Спешат евреи мимо, сидит промокший вождь.

А из окошка рядом пылает нервный свет: за каменной оградой галдит Большой Совет.

* * *

Встал Натан, высок и плотен: - Если партия не против, я бы съездил за границу, где коктейли и девицы. Чтобы связи нам расширить, буду пить и дебоширить. А по Франции, как мушки, сонно бродят потаскушки, и летят, как комары, сутенёры и воры. Знак любви и знак доверия,

даст мне деньги бухгалтерия, где сидит Иван-царевич, а по матери - Гуревич. Шевелит Совет усами: бардаками славен запад, соберём налоги сами, отдыхай, наш вождь и папа. Пусть летит! Лететь не ехать! Нарастает шум и гам, рикошетом плещет эхо по окрестным берегам. Мимо кромки океана самолёт везёт Натана, а внизу на площади сидит актёр на лошади...

* * *