Книга утраченных имен

– Да кто их разберет в наши дни? – Реми нарочито пожал плечами. – Возможно, он поляк, чьи родители эмигрировали поколение назад. Но аргентинцы все равно недовольны…

– Я посмотрю, что можно сделать. – Мужчина встал и вышел, громко хлопнув дверью. Реми и Ева остались одни посреди удушающей жары.

– Вы действительно думаете, что… – начала было Ева, но Реми поднял руку, жестом велев ей замолчать.

– Тсс. У стен тоже есть уши.

Ева закрыла рот и, повернувшись к окну, посмотрела на огромную толпу людей, истекающих потом и страдающих под неумолимым июльским солнцем. Был ли отец среди тех, с кем обращались хуже, чем со скотом? Она даже не заметила, как слезы потекли по ее щекам, пока Реми не зашипел:

– Соберитесь. Вы всего лишь секретарь.

Она взглянула на него – но в его глазах не было раздражения, только жалость. Он быстро вытер ее щеки большим пальцем.

Наконец офицер вернулся с журналом в кожаном переплете. Он закрыл за собой дверь, выражение его лица было абсолютно непроницаемым. Он старался не смотреть им в глаза, пока листал страницы, а потом остановился на середине журнала, положив палец на страницу.

– Лео Траубе, – произнес он и на этот раз поднял глаза.

– Да, верно, – слишком уж пылко вклинилась Ева, и Реми легонько ткнул ее в бок.

– Что ж, боюсь, что это недоразумение больше меня не касается, – заявил офицер и повернул журнал к Еве и Реми. Он провел своим мясистым пальцем по графе под номером тридцать пять, где было аккуратно написано имя «Лео Траубе», а также указаны его возраст – пятьдесят два года – и адрес на улице Эльзевир, где Ева прожила всю свою жизнь. – Его переправили.

– Переправили? – спросила Ева.

Глаза офицера были совершенно пустыми. Он кивнул и провел пальцем дальше. Ева наклонилась поближе. Под датой его ареста – 16 июля 1942 года – была еще одна запись: «Эшелон 7, 19 июля».

Окончательно сбитая с толку, Ева подняла глаза и заметила, что офицер смотрел прямо на нее.

– Это было два дня назад. Девятнадцатого июля. Что это значит?

– Что он был отправлен из Дранси эшелоном номер семь, – бесстрастным голосом ответил офицер.

Реми подвинулся чуть ближе к Еве и провел рукой по ее спине, но ее, похолодевшую с ног до головы, уже ничто не могло утешить.

– И куда направился этот эшелон? – прошептала Ева.

– В Освенцим.

Ева молча уставилась на него, перед глазами у нее все закружилось. Она слышала, как сидевший рядом Реми что-то говорил, его голос был спокойным, но шум в ушах заглушал его слова.

– Освенцим? – прошелестела она. Ева слышала об этом месте; до нее доходили слухи, что немцы отправляли туда евреев, где те работали, пока не умирали, – тогда она в это не верила. Теперь поверила.

Офицер внимательно посмотрел на нее:

– Это трудовой лагерь к западу от Кракова. Если родители вашего сотрудника эмигрировали из Польши, значит, там он будет как дома, правда? – наконец улыбнулся он.

– Спасибо, что уделили нам время, – поблагодарил Реми и потащил Еву к дверям. Ее ноги словно налились свинцом. – Пойдемте, – еле слышно шепнул Реми Еве, когда офицер встал со своего места, чтобы открыть перед ними дверь. – Только не здесь. – Обняв Еву, он потащил ее к выходу через ужасающую какофонию отчаяния, разложения и смерти, окружавшую их со всех сторон, мимо страданий и безысходности людей, которые по-прежнему были заточены за колючей проволокой.

И лишь когда они вернулись в машину Брюна и поехали по разбитой снарядами дороге в Париж, Ева наконец-то дала волю слезам. Сначала ее рыдания были тихими, но постепенно превратились, даже для ее собственных ушей, в жуткий нечеловеческий вой.

– Скажи ей, пусть заткнется, – бросил Брюн.

– Нет, – ответил Реми и прижал Еву к себе, подставляя свое плечо, в которое она уткнулась. – Не скажу.

Когда к ней вернулся дар речи, она прошептала хриплым от слез голосом:

– Что мы будем делать? Как освободим его из Освенцима?

Губы Реми слегка коснулись ее лба:

– Боюсь, это невозможно.

Ева закрыла глаза.

– И что же теперь?

– Теперь, – тихо сказал Реми, – будем молиться.

Пока они возвращались в Париж, Евой постепенно овладевал ужас, но вместе с ним просыпалась решимость. Возможно, было уже слишком поздно, чтобы спасти ее отца, но она своими глазами увидела, что происходило с тысячами других евреев. И если она могла хоть чем-то им помочь, она обязана была это сделать.

Глава 12

– Что с ним будет? – Первое, что смогла сказать Ева после больше чем двухчасового молчания. Она знала, что должна задать этот вопрос вслух, хотя боялась услышать ответ. Они ехали в поезде на юг от Парижа, и Ева настолько была поглощена своим горем, что почти не обратила внимания на немецкого солдата, который после посадки целую минуту внимательно изучал ее поддельное удостоверение личности и разрешение на проезд.

– Трудно сказать, – ответил Реми, стараясь не смотреть на нее.

– А вы попробуйте. – Она осознавала, что в ее голосе сквозит холод, но к Реми это не имело никакого отношения. Просто внутри у нее все заледенело.