Когда боги глухи

– За эту монографию меня и приняли в Союз писателей, – усмехнулся Ушков. – Кстати, ты подарил ему свою детскую повесть?

– Я с ним не знаком.

– И еще надеешься вступить в Союз писателей! – воскликнул Николай.

– Ты знаешь, мне уже что-то расхотелось, – хмуро уронил Вадим. – Как можно написать книгу о человеке, которого ты не уважаешь? Говоришь одно, а делаешь другое?

– Это политика, старина!

– Приспособленчество это, Коля, а не политика! От тебя такого я не ожидал.

– Я ведь тоже не сразу прозрел… – Николай ничуть не был смущен. – Путь к совершенству тернист и запутан…

– Пожалуйста, без демагогии!

– Славин – умный человек, у него большие связи, он знает, что нужно в данный момент, правда, писатель средний, но у него имя. Его, если можно так сказать, «сделали» друзья-приятели. А их у него тьма! Особенно в Москве. Он в редсоветах, комиссиях, член редколлегий журналов! Его все хвалят, прославляют. Недаром у него и фамилия – Славин. И нужно большое мужество, чтобы на него замахнуться! Так вот, старина, меня совесть замучила, что я славил Славина, и я решил написать книгу о Татаринове. Ведь Славин и наш Тимофей – враги.

– Ну прямо тайны мадридского двора! – покачал головой Вадим.

– Не минет сия чаша и тебя, – сказал Николай. – Правда, есть у нас в организации и такие, которые держатся подальше от всей этой мышиной возни, но таких мало. Им трудно печататься, о них совсем не пишут.

– Но они-то пишут, – заметил Вадим.

– Читатель раньше критиков разобрался, что к чему, – продолжал Ушков. – В потоке литературы безошибочно находит свежее, талантливое. И сколько ни подсовывай ему хваленых-захваленых, читатель выбирает настоящее, что волнует его, дает простор для размышлений. Кажется, еще Марк Твен сказал, что существует лишь единственный критик, чье мнение ценно для писателя, – это читатель.

– Ты меня обрадовал, что в этой огромной армии членов Союза писателей есть и настоящие литераторы… – вставил Казаков.

– Где ты сейчас живешь? – перевел Николай разговор на другое. Он знал о разрыве приятеля с женой.

– Есть в Ленинграде один замечательный человек, который ко мне хорошо относится уже тысячу лет, – ответил Вадим. – И зовут этого человека Василиса Прекрасная. Это просто замечательно, что такие люди существуют на белом свете. У тебя есть такой друг?

– А-а, это на Лиговке, – вспомнил Ушков. – Разве она еще не на пенсии?

– Циник ты, Коля, – с Грустью заметил Вадим. – Я толкую о душевной красоте…

– А разве есть такая? Я думал, это литературная метафора.

– Ты с Викой встречаешься? – вдруг спросил Вадим.

После того случая в Судаке они ни разу не затрагивали эту тему. Встретились через месяц как старые приятели. Ушков уже давно ушел из издательства, он работал старшим научным сотрудником в институте, защитил кандидатскую диссертацию.

– Я все тебя забываю спросить: чего ты тогда так неожиданно уехал из Судака? – помолчав, в свою очередь задал вопрос Ушков.

– Я просто подумал, что третий лишний.

– Ты же знал, что мы с Викой старые друзья.

– Ну а как бы ты представлял нашу жизнь втроем в Судаке?

– Что, ревность взыграла? – усмехнулся Николай. – Я думал, ты достаточно хорошо знаешь Вику.

– Выходит, мы с тобой пешки в ее руках?

– Она в шахматы не играет, – улыбнулся Николай.

– Я не люблю быть пешкой, – сказал Вадим.

– Она очень переживала, что ты тогда так уехал. Это было похоже на бегство.

– Так оно и было, – признался Вадим.

– Иногда приятно быть пешкой в руках королевы…

– Ты не ответил на мой вопрос: встречаешься с Викой?

– Иногда, когда она позвонит… Кстати, спрашивала про тебя. Твоя Ирина ей все рассказала – ну как ты ее застукал в мастерской с художником. Ты его даже на дуэль не вызвал?

– Если винить в изменах только мужчин, то нужно было у тебя, Коля, потребовать сатисфакцию.

– Ты же знаешь – я ни при чем.

– Тогда и он, этот художник, ни при чем. Ведь очень верно сказано: что толку убивать змею, если она уже ужалила.

– Все они стервы, – добродушно заметил Николай. – Но без них тоже скучно.

– А мы кто? – сбоку посмотрел на него Вадим. На русой бородке приятеля сверкали капли, коричневая замшевая шапочка с козырьком делала его бледное лицо продолговатым.

– Это уже философия.

– Твой конек!

– Я вообще никого ни в чем не виню, – посерьезнев, сказал Ушков. – И себя тоже.

– Я всегда виню во всем только себя, – признался Вадим.

– В таком случае прости Ирину, – посоветовал Николай.

– Я себя не могу простить.

– Вы развелись?

– Какое это имеет значение? Ирина стала мне чужой… Ну какой прок, Николай, жить с женщиной, которую не любишь? Ради чего?

– Наверное, ради детей.

– Ты думаешь, детям это нужно?

– Я давно не люблю свою жену, но разводиться с ней не собираюсь Развестись, снова жениться и снова разочароваться? Зачем повторять единожды совершенную глупость?

– Есть же счастливые семьи.

– Напиши роман о такой счастливой семье. Спаси любовь, – улыбнулся Ушков. – Тебе памятник поставят.

– Может быть, и напишу когда-нибудь. Я свои собственные неприятности не собираюсь перекладывать на плечи всего человечества.

– Красиво говоришь! – рассмеялся Николай. – И далеко замахиваешься!