Когда была война (СИ)

Даша, не отрываясь, смотрела на эсэсовца, а он не поднимал головы от своего микроскопа, то и дело подкручивал какие-то ручки по бокам, перебирал склянки с жидкостями. Про себя она уже прозвала его "добрым немцем" - за то, что он угостил её шоколадкой. Другие немцы не то, что не угощали, а даже могли и отобрать последнюю еду, если им что-то не нравилось.

В тот день он осмотрел её: заглядывал в рот, ощупывал мышцы, оттягивал нижние веки глаз и что-то старательно записывал в толстый кожаный блокнот, иногда задумчиво покачивая головой и хмуря брови. Что он хотел в ней высмотреть, Даша так и не поняла, но подумала, что, наверное, это просто проверка - как было в самом начале, когда их только привезли. Тогда их прогнали через несколько комнат. В первой сбрили машинкой волосы - у мамы даже остались кровавые болячки на голове после неё, настолько она была тупой - во второй заставили мыться в холодной воде, а в третьей выдали одинаковую полосатую одежду. Даша постоянно озиралась вокруг. В помещениях было холодно, кое-где у стен стояли длинные деревянные лавки. Через маленькие окошки под потолком струился скудный осенний свет.

Одежда Даше пришлась не по размеру - болталась как на огородном пугале, длинные рукава и штанины висели. Одна из девушек, что проверяли их, наскоро подшила рукава грубой толстой нитью, да так и оставила. Видимо, одежды для детей у них не было.

Когда они вышли и несколько эсэсовцев снова погнали их, на этот раз к баракам, Даша замёрзла окончательно. А тут ещё и с неба посыпался мелкий противный дождик. Пыль на земле тут же превратилась в жидкое месиво, и ноги тонули в нём по щиколотку. Неудобные деревянные башмаки, что выдали вместе с одеждой, глубоко вязли в грязи. Несколько раз Даша чуть было не потеряла один, но вовремя спохватывалась.

- Береги колодки, - быстро шепнула ей на ухо девушка, что подшивала рукава.

Наверное, эти башмаки, которые она назвала колодками, имели тут какое-то важное значение. Даша послушалась девушку, и с первого же дня стала зорко следить за своей башмаками, а совсем скоро поняла, почему же так важно не потерять их: потому что других не выдавали, и выжить без них было просто невозможно. Если ходить босиком, сотрёшь ступни и подхватишь инфекцию, а инфекция означала отправку в ревир - то есть, на смерть. Лечить заключённых тут было не принято.

В бараках было очень много людей. Худые, измождённые, измученные, они походили на призраков в полосатой одежде. На лицах со впалыми щеками выделялись глаза - громадные и глубокие, полные отчаянного ужаса и страха. Они сидели и лежали на деревянных нарах, кто-то кутался в одеяла - дырявые и истёртые настолько, что их было трудно назвать одеялами. В нос ударил омерзительный запах, и Даша инстинктивно задержала дыхание.

Они с мамой заняли место на втором ярусе нар блока ?38. Когда Даша забралась туда, то увидела женщину. Её выпуклые глаза блестели на худом бледном лице. Они показались Даше похожими на кукольные - наверное, потому, что были такими же безжизненными и стеклянными. Тонкими ссохшимися руками женщина прижимала в груди алюминиевую миску и бездумно смотрела прямо перед собой. На появление Даши она никак не среагировала.

Вечером того же дня их снова повели куда-то. Они прошли между двух кирпичных зданий, свернули направо и вошли в одно из них с задней стороны. Ту комнату Даша запомнила навсегда. Там ей мелкими цифрами выбила на руке шестизначный номер и прилепили к нагрудному карману на рубашке красный треугольничек. Позже мама объяснила, что он значит: коммунист. Значение этого слова Даша не знала, хотя довольно часто слышала его, и потому удивилась. Она ведь не коммунист, почему же ей выдали этот треугольник?

Но вопросы задавать тут не разрешалось. И Даша их не задавала, пыталась жить по тем правилам, что установили злые эсэсовцы. И каждый день ей становилось всё страшнее. Она не знала, что может разозлить их - любое её движение или взгляд могли стать причиной гнева, а именно его Даша боялась сильнее всего. И ещё того, что однажды мама пропадёт, как это случалось с другими.

Время от времени, когда это удавалось, Даша общалась с другими детьми в лагере. Многие из них говорили, что приехали сюда с родителями - с матерями или отцами - а потом их куда-то увели и больше они не вернулись. Даша даже знала, куда именно уводят взрослых, и та часть лагеря тоже стала её страшным сном. Сном, который однажды сбылся.

В тот день маме удалось раздобыть где-то две сморщенные подмороженные картошки. Она, кое-как обтерев их краем своей рубашки, заставила Дашу быстро всё съесть. Даша долго помнила вкус этой картошки, которую поедала сырой: чуть сладковатая, со специфическим привкусом крахмала. Она была мягкой, местами подгнившей или порезанной лопатой, но Даша довольно быстро съела обе картошки.

Мама улыбалась. Впервые после того, как они приехали в лагерь, Даша видела её улыбку. Потом она присела перед ней на корточки и, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит, тихо прошептала: