Когда я был маленьким, у нас была война

Дядька Крутен работал в колхозе конюхом. Ему многие завидовали. Можно приносить домой сколько угодно лошадиных катышков, и кормить ими свинью. Но однажды Крутена ударил копытом жеребец Валет, он долго болел и «не выполнил минимума». Так говорили о тех, кто не выработал сколько там положено трудодней. За это у него отрезали пол-огорода. С картошкой, кукурузой и подсолнухами. Лишь только посеял, еще толком и не взошло, а они отрезали.

Теперь даже ступить там было нельзя. Иначе тюрьма.

Отрезанный огород густо взялся бурьяном, и всходы подсолнуха и кукурузы сразу погибли, а картошка выросла. Мелкая, как горох, но тогда были рады и такой. Дядька Кратен не удержался и накопал полное ведро. Его арестовали и дали два года. Там он скоро умер, потому что никак не мог выздороветь от Валета.

Зимой бурьян с Крутенового огорода собрали на топливо, а, лишь оттаяло, мы принялись выковыривать из земли перемороженную картошку. Теперь было можно. Из такой картошки, если перемолоть, получались вкусные лепешки — драники. Мы ели драники и говорили:

— Слава Богу, что Крутена так быстро отправили в допр, а то всю картошку выкопал бы…

Станция Чоп

Случалось, у нас в доме не было даже горсти крупы, чтобы сварить кондер, — жидкий в несколько крупинок суп, без картошки и каких-либо приправ. Вся надежда была на хлеб, который папа получал на карточку. Папа разрезал его на ровные дольки, и всей семьей определяли, кому какой кусок достанется. Для этого Инна или Лида отворачивались лицом к стене, папа брал кусок и спрашивал: «Кому?». Сестра говорила: «Эдику… Аллочке… Мне… Славику…». Каждый брал свою долю и принимался есть.

Ели, не торопясь, смакуя каждую крошку. Иногда, чтобы придать этому особый шарм, переламывали свой хлеб на два кусочка. Тот, который поменьше, объявлялся «салом», побольше — оставался хлебом. Вот и кусали то один кусочек, то другой, приговаривая: «Сало, хлеб. Сало, хлеб…». Так было намного вкуснее.

Вечером, когда ложились спать, папа рассказывал всякие истории. Чаще всего о еде. Особенно нравилась нам, как у бабушки Марфы прокис целый подойник не процеженного молока, и его пришлось вылить. Когда доишь корову, в молоко попадают шерстинки, его нужно процедить через кусок марли и отнести в погреб. А здесь понадеялись друг на дружку, оставили не процеженным в теплых сенях, оно и прокисло. Поросенка тогда бабушка Марфа не держала, теленку прокисшее молоко давать побоялись, взяли и вылили целое ведро молоко на землю…

Мы по несколько раз переспрашивали, собрали ли с этого молока сметану, полным ли был подойник, сильно ли прокисло или еще можно было процедить?

Еще папа рассказывал, как во время войны под Ростовом немцы разбомбили вагон с подарками для бойцов, а люди ступали грязными сапогами прямо по конфетам и пряникам.

Но больше всего мне помнится история с мукой. Перед голодным годом у нас все лето не было дождя, но зима была снежная, и пшеница, хотя и неважная, все же уродилась. Колхоз выполнил хлебосдачу, и председатель распорядился выдать остатки на трудодни. Нам досталось два мешка пшеницы. Один папа отвез на мельницу, смолол муку, и мама испекла три больших белых паляницы. Больше не успела, потому что из района пришло распоряжение отобрать у колхозников всю полученную ими пшеницу.

В тот же день мешок пшеницы и почти полный мешок муки погрузили на бричку и отвезли на элеватор, а оттуда на станцию Чоп. Дедушка Колотий, который работал на железной дороге, говорил, что в Чопе все перегрузили в другие вагоны и отправили в Румынию. В Румынии железная дорога намного уже, и наши вагоны к ней не подходят.

Мы никак не могли взять в голову, зачем румынам наша мука? Все знают, что они едят только кукурузную мамалыгу. Когда была война, стоявших в нашем селе румынских солдат дразнили: «Мамалыга-молоко, Румуния далеко!». Они ничуть не обижались и согласно кивали головами.

Поэтому нам казалось, во время погрузки румыны сразу же доглядели, что взяли не то, и выгрузили нашу муку. Стоит лишь доехать до станции Чоп, как сразу увидишь наш мешок. Он приметный. Папа написал на нем чернилами нашу фамилию, и никто никогда ни на мельнице, ни на колхозном току наш мешок не трогал…

Жук Кузька

У маминого папы дедушки Колотия длинный язык, из-за него он часто попадал в неприятности. Мама рассказывала, когда в село пришел первый трактор, дедушка долго ходил вокруг него, затем спросил тракториста:

— А где у него это самое?

— Чего о? — не понял тракторист.

— Никак не соображу, откуда у него выпадает кизяк, — показал дедушка на трактор.

— Да откуда же у трактора взяться кизяку? — удивился тракторист. — Он же на керосине работает. Дым один.

— Ну, если кизяка нет, — хлеба нам не видать! — уверенно заявил дедушка и загремел в кутузку. Спасло его умение шить хромовые сапоги, до которых было в ту пору охочее начальство. Еще в первую мировую войну дедушка Колотий попал в германский плен, и там, в плену научился этому ремеслу. Теперь посулил кому-то пошить сапоги со скрипом, его и отпустили…