Когда я был маленьким, у нас была война

Когда уж совсем сводило животы, шли в гости к бабушке Марфе. Лида, Инна, Поля, Эдик, Аллочка, Виталий и я. Бабушка Марфа особых восторгов от нашего нашествия не проявляла, но куда бедной деваться? Родня! Поохает, поахает и принимается готовить обед. Непонятно откуда добывает несколько картофелин, мешочек с крупой и варит суп.

Мы вертимся вокруг нее и плиты, на которой в чугуне варится суп. Подкладываем в огонь солому, щупаем чугун — скоро ли закипит, тайком заглядываем под крышку — хватит ли на всех? Толкаемся, галдим, словно воронята. Мне кажется, бабушка Марфа всех нас даже по имени не помнила. Особенно мальчишек. К тому же ее смущало городское имя Эдика. Поэтому всех называла Гладиками. Но все равно, мы ее любили. Низенькую, полную, краснощекую, немного ошалевшую от нашего гама, но все равно уютную, словно недавно протопленная лежанка.

Когда упреет крупа и проварится картошка, приходило время наш суп сдабривать. Бабушка Марфа открывала ключиком сундук и доставала кусочек старого сала. Был этот кусочек меньше спичечного коробка, привязан на нитку, словно лоскуток материи, которым играют с котенком. К тому же варенный переваренный, потому что побывал во всех супах и кондерах, которые варила бабушка Марфа с самого начала войны. Она опускала сало в кипящий чугунок и принималась считать до десяти. После этого сало должно было снова отправиться в сундук. К счастью, даже такой короткий счет бабушка Марфа знала неважно, мы усиленно помогали ей и, конечно, сбивали с толку. Счет начинался сначала. И вот так раза три или даже четыре.

Наконец, счет доходил до десяти, сало снова отправлялось в сундук, и все садились за стол. Когда возвращались домой, хвастались, до чего же жирного «супца» наелись у бабушки Марфы!

Шерстюк

У нашего папы был боевой друг. Звали его Шерстюк. Вместе воевали, в одном бою ранило, рядышком лежали в госпитале. У папы ранение легкое, а Шерстюку попало в грудь. Вот папа за ним и ухаживал. И кормил из ложки, и на горшок усаживал. Папа говорил, что в начале войны от такой раны Шерстюк обязательно умер бы, потому что побеждали немцы. Теперь побеждали наши, и его друг выжил.

После ранения Шерстюк возвратился домой, поселился в днепровских плавнях и все время нас подкармливал. То пришлет кошелку карасей, то большую щуку, а то и живого сома. Однажды привез полудикого поросенка. Немцы разбомбили свиноферму, свиньи сбежали в плавни и поженились с дикими кабанами. Одни поросята родились полосатыми, другие почти нормальными, только с очень темной шерстью. Вот того, который посветлее и без всяких полосок, Шерстюк нам в мешке из под муки и привез. Мама говорила, раньше цыгане, когда воровали поросят, прятали их в мучные мешки. Поросенок завизжать хочет, воздух вдохнет, ему мука весь голос и испортит. Хрюкнет еле слышно и все.

Шерстюк думал, что этого поросенка мы сразу съедим, а мы его полюбили. Поселили в сарай и назвали Шерстюком. У нас в селе так принято, кто котенка или курицу подарит, сразу в знак уважения его именем зовут. У соседей был петух Сначук, который достался им от деда Сначука, а у нас — поросенок Шерстюк.

Из-за этого был смешной случай. Папа дошел до самого Берлина, возвратился домой и, как только нацеловались, спросил:

— Как там Шерстюк? Живой?

— А куда ему деться? — отвечает мама. — Где-нибудь в сарае валяется или мышей ловит. Он с ними лучше кота справляется…

У папы глаза на лоб. Он-то про человека спрашивает, а мама думала, о поросенке.

Я босиком

Когда наступала весна, дома нас не удержать даже конями. Дома все давно съели, а на воле этой еды немеряно. Можно нарвать возле речки конского щавеля, можно отыскать на пустом огороде перезимовавшую картофелину, а еще лучше головку лука. Картошка-то лежит под землей молча, а лук — чуть затеплило и — взошел. А уж вкусный!

Но лучше всего зиму переносит топинамбур, который у нас называют земляной грушей. Какой уже год на Выселках не ступала человеческая нога, а он растет и растет. При немцах там были позиции, и все вокруг заминировано. Потом наши бойцы прогнали немцев, поставили вокруг столбики с надписью «Мины». С тех пор туда никто не ходит. Боятся.

А Колька Кукса не боится. Он знает, что немецкие мины взрываются только, если наступит кто-нибудь тяжелый — корова или взрослый человек. А, если заяц — ни за что. Иначе зайцы давно бы взорвали все минное поле. Поэтому Колька смело ходит на Выселки, и каждый раз приносит полные карманы сладких картошек топинамбура. Его мать — тетка Наташка очень переживает, что взорвется, и ругается, а он ее успокаивает:

— Не бойся, мамка, я босиком.

Мы с Эдиком пробовали. И правда, если ступать осторожно, голая нога почувствует железо и можно быстро отдернуть. Но все равно очень страшно.

Поросенок и Кукса