Когда миллиона мало

– Я и сама не смогу так долго оставаться без тебя. Поэтому предлагаю: жить на два дома. С безусловным преобладанием Италии.

– Но я не чувствую себя дома – в твоей стране!

Она терпеливо сказала:

– Тогда давай искать компромиссы. Тебе не обязательно жить со мной все три месяца. Просто приезжай меня навещать.

– Но у меня был другой план. Так хорошо иметь жилье на море! Мы могли бы твою квартиру в Питере продать и купить домик где-нибудь на Сицилии. У пляжа. Чтобы засыпать под шум прибоя.

– Нет, – уверенно покачала головой Богдана. – Я свой город не брошу. И от квартиры не откажусь. Ты говорил, что уважаешь Достоевского. А он считал, что Петербург – самый фантастический город. С самой фантастической историей из всех городов земного шара.

– И в чем его уникальность? Что на строительстве триста тысяч человек погибло? А в блокаду – вообще полтора миллиона? – блеснул эрудицией Джованни.

Цифры как минимум вдвое преувеличил, но Богдана не стала спорить.

– Там живут удивительные, сильные, необычные люди. Можешь представить: в музее твоего любимого Достоевского смотрительницы каждый день заваривают Федору Михайловичу чай. По рецепту, как он любил.

– Что за бред? Он давно умер.

– Жаль, что ты не понимаешь.

– Не понимаю, – отозвался он с раздражением. – Да, в этом городе красиво. Но холодно. Бездушно. И опасно.

– Хорошо, – сказала она примирительно. – Давай не будем спорить, мы для этого слишком взрослые. Джованни, я тебя обожаю. Мне очень, очень хорошо с тобой. Но я поняла: бросить свой город и свою страну навсегда тоже не могу, что бы там ни происходило. Хочешь, буду уезжать туда сама. А потом возвращаться.

– Ну… это совсем не то, – не скрывал разочарования он.

– Джованни! Я честно, искренне, стопроцентно тебя люблю! – Богдана бросилась к нему на шею. – И я пыталась: жить только тобой. Полностью в тебе раствориться. Но, прости… Не могу.

– Ты кошка. Кошка, – сказал он горько. – Хочешь гулять сама по себе.

– Нет. Я готова быть лично твоей кошкой. Но иногда… иногда мне надо удирать – в свою собственную жизнь.

– Ну, и какая это будет семья? – спросил он с разочарованием.

– А зачем нам обязательно семья? Разве не достаточно того, что мы любим друг друга?

– Нет, Богдана. – Джованни сдвинул брови. – Ты лукавишь. Наверно, обиделась, что я твою квартиру предложил продать.

– Господи, нет!

Но он продолжал гнуть свое:

– Тебе страшно бросать нажитое – без гарантий? Так давай я их предоставлю. Составим брачный контракт. В случае чего поделим все имущество пополам. И ты моей наследницей будешь.

– Да не нужны мне деньги твои! – психанула она. – Свои есть, пусть и не так много. Я пытаюсь объяснить: остаться здесь навсегда – значит полностью растворить в тебе свою жизнь. А жизнь у меня тоже есть – своя!

– Ты удивительная. Странная. Сумасшедшая. – Он подумал, прибавил: – И я пока не уверен, смогу ли с этим смириться.

– Тогда жди, – отозвалась она безжалостно. – Пока что можем объявить помолвку. Если жизнь на два дома тебя не устроит – сам ее разорвешь.

– Господи. Дайте мне Клару Цеткин! Я ее задушу.

– Да ни при чем здесь Клара. И феминизм тоже. Просто я слишком долго жила одна. Научилась сама выживать и находить в этом особое удовольствие. Прости, Джованни.

* * *

В середине июля Бергамо душила жара, а в Питере дамы щеголяли в «летних пуховичках». Богдана немедленно замерзла, на молодых смельчаков в шортах смотрела с ужасом и восхищением.

Тоже мне, лето! Плюс двенадцать и ветер с Невы.

Она вышла из такси у своего дома и сразу знакомого встретила. Ее четвероногий друг – крошечный йорк – щеголяет в свитере.

Не виделись много месяцев, но узнал – вырвал у хозяина из рук поводок и бросился здороваться.

Она присела на корточки, позволила вылизать себе лицо, пробормотала:

– Привет, мой сладкий!

ЗОЖик еще больше сморщинился, согнулся. На Богдану смотрит с удивлением:

– Откуда взялась? Ты же вроде за итальянского миллионера замуж вышла?

– Соскучилась, – улыбается она.

– Нет, правда? Зачем приехала?!

– Жить не могу. Без тебя, без песика твоего. Ну, и без Питера.

– Не верю. Поругались небось. Нормальный человек по своей воле в эту страну не вернется.

– Считай, как хочешь.

Вошла в родное парадное. Пахнет котами. На доске объявлений список должников за квартплату и листовка – требуют свободы очередному оппозиционеру.

В квартире пыльно, затхло, зато очаровательный запах дома с историей пробивается еще ярче.

Сбросила мокасины. Куртку оставила на комоде. Свитер – на полу в гостиной. Джинсы – в спальне. Взглянула мимолетно в зеркало. Лицо бледное, волосы засалились. Какое счастье, что не нужно штукатуриться, приклеивать улыбку, экстренно мыть голову.

Нашла просроченную коробку хлопьев, открыла. Завалилась на диван. Включила на полную громкость мантры.

Как хорошо одной! Выглядеть как угодно. Творить что хочешь.

И тут вспомнила про любимую серебряную чашу – ту самую, что в Италии вообще не звучала. Немедленно достала из чемодана, осторожно прикоснулась пестом.

Глубокий, насыщенный, счастливый звук. Все как прежде. Поет в полную силу. Готова сделать для своей хозяйки что угодно.